Жара стояла такая, словно сердце земной природы тронулось навстречу наступающим танкам.

Танки шли по цветам, вдавливая их в разогретый асфальт. Солдаты, тесно сидевшие на броне, вытягивали шеи, смущенно сжимали в руках свои солдатские мешки, в' которых были патроны, хлеб да еще румынский горох, похожий на игральные кости.

Люблин — город прекрасный: желтый с белым и красным, и зелени в нем много. И не очень побитый. И как раз в этот день солдатам стало неловко за свои линялые, застиранные гимнастерки и удобные, но все же копытообразные, разбитые башмаки. А все паненки!

Подбегали паненки, вставали на цыпочки — дарили солдатам цветы из рук в руки касались солдатских пальцев пальцами. Машины вздрагивали, приостанавливались, чтобы ненароком не смять хрупкое и неосторожное в радости человеческое тело.

— Прошу пана, — говорили паненки. Глаза их светились.

Молодые солдаты, до паненок еще не смелые, да и взрослые, тоже отвыкшие за войну от креп-жоржета, смущенно оправдывались:

— Какие же мы вам паны? Мы интернационал. Товарищи.

В Люблине стоял запах роз, он заглушал все другие запахи города, кроме одного, который чувствуют только танкисты, — освобожденные города пахнут сгоревшими танками.

А на балконах, сияя парадными с высокими жесткими задниками лаковыми сапогами, стояли настоящие паны. Брали паны пясточками печенье из хрустальных ваз, а вазы эти хрустальные держали горничные в кружевных передничках, и это печенье сахарное паны по штучке, как рыбкам, бросали под танки.

Молодые солдаты впервые видели панов вживе.

— Серега, смотри, буржуи.

— Тише ты. Может, артисты. Может быть, тенора....

Из окон верхних этажей торчали жители попроще: шумные, жаркоглазые — один над другим. Они махали руками, печеньями не баловались, но кидали солдатам сигареты из наскоро распечатанных пачек.

Мальчишки в конфедератках, сползающих на уши, подбирали сигареты и сахарное печенье. Печенье пихали в рот, сигареты совали танкистам, норовя при этом залезть на броню.

— Цигарки, панове. Цигарки!.. — И шепотом: — Пан, дай пистоль. Пан, продай шмайсер.

«Дай» и «продай» говорили по-русски.

Солдаты давали им шлепка легкого или щелчка по маковке. Позабыв на минуточку о коммерции, мальчишки жались к солдатам, трогали ордена и нашивки.

Танки шли на Варшаву.

Выбравшись из цветов, улыбок и креп-жоржета, батальоны набирали скорость рывком — они как бы встряхивали окрестность многотонной волей брони.

Васька Егоров, сержант, прикомандированный к разведотделу армии, потерял под этим городом Люблином свой почти музейный броневичок и теперь догонял бригаду на трофейном «цундапе». Бригада его ушла далеко вперед и, может, уже разворачивалась в боевой порядок.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.