После четырёхлетнего изучения наук в старинном городе Лейпциге студент Александр Радищев возвратился домой. Погостив с месяц в сельце Облязове, саратовской вотчине отца, Александр Николаевич по дороге в Санкт - Петербург решил заехать в Кусково, подмосковную графа Шереметева.

Был август. Солнце жгло немилосердно. Откинувшись в глубь повозки, Радищев дремал. Пробуждали толчки на ухабах. Александр открывал глаза, смотрел, как волнами переливается ковыль, и уже не мог уснуть: густым, полынным настоем пахло от земли, нагретой солнцем. Тишина лежала в полях, чуть поскрипывали колёса. Лениво пел ямщик, раскачиваясь на облучке.

«Она моя милая, золотая

Коса русая, завитая...»

Простором веяло от песни, неизбывной тоской. Так пели крепостные в сельце Облязове, но Радищев старался не думать о доме. Отцовский дом был далеко, и всё в нём было чужое. Покидая родные пенаты, Александр впервые это почувствовал: одна маменька любила по - прежнему. «Приеду в Москву, обязательно отпишу ей», - подумал Радищев и улыбнулся: с маменькой он привык разлучаться, а Москва всегда была с ним, все четыре года пребывания за рубежом. В Москве он учился, дружил с Николенкой Шереметевым, летом подолгу гостил в Кускове.

А потом они расстались. Тринадцати лет отроду Александра отвезли в Санкт - петербургский пажеский корпус и тотчас засадили за изучение геральдики и придворного этикета, будто и взаправду вся жизнь его предназначена была на потеху царедворцам, самой матушки Екатерины.

Радищеву запомнилась её коренастая, очень подвижная фигура, голубые с искорками глаза, маленькие, холеные руки, благоухающие одеколоном, - духов Екатерина не терпела, - свежее, розовощёкое лицо с неизменной улыбкой на тонких, поджатых губах, низкий, почти мужской голос императрицы.

Пажи обожали Екатерину. Всё привлекало их в царице: сё любовь к пышным празднествам, простота обращения, насмешливость в разговоре с чванливыми вельможами.

И немало был огорчён Радищев, когда в числе шести пажей, отправляемых на ученье в Лейпциг, увидел своё имя, собственноручно подчёркнутое Екатериной: жаль было расставаться с привольной жизнью двора.

Припомнились ему Петергоф, фонтаны, каскады, наполнявшие прохладным шумом аллеи парка, огни разноцветных плошек в дни празднеств, трубные звуки музыки, доносившейся с пристани, и та особенная тишина перед закрытыми ещё дверями, когда, шелестя парчой кафтанов и роб, замирает толпа придворных, ожидающих выхода императрицы.

Слишком живы были в юном уме все обольщения двора, чтобы не пленить впечатлительного пажа, благоговейно застывшего в своей бархатной курточке подле колоченых дверей. В натёртых до зеркальности полах он видел отражения хрустальных люстр, неподвижные тени часовых.

Слишком тонки и пряны были яства, слишком рано изведана губительная прелесть вина, близость лукавых женских глаз, обнажённых плеч, слишком в совершенстве изучен язык мушек и то воспетое поэтами чувство, которое жеманно именовалось неземным, а в действительности было распущенностью нравов.

Проникая в кровь, яд пороков мертвых ум, разлагал волю. Этому способствовало всё: карточная игра, придворные балеты с их доступными прелестницами.

От всего этого трудно удержаться в 16 - 17 лет, при пылком сердце и воображении; от всего этого надо бежать, если не хочешь погибнуть самой страшной смертью - тленом души.

Радищев и теперь не знал: сумел бы он избегнуть соблазнов? Случилось другое: он уехал. Далеко. На чужбину. Очутился в кругу людей, вкусов, понятий иных, непохожих на наши.

Лейпциг - он как сейчас видит его, с тенистыми парками, пузатыми, в завитушках барокко, зданиями - понравился Радищеву.

В дни ярмарок, когда товарищи по русской колонии с увлечением потягивали пиво в прохладных кабачках, дымили глиняными трубками и любезничали с весёлыми девицами, Радищев и его друзья уходили за город, на берег полноводной Плебсе. Просторы полей, ветряные мельницы на холме напоминали им родные края. Отделённые от них пространством, они ежечасно стремились домой, и нередко заря заставала юношей за спорами, как лучше послужить отчизне: просвещением народа или деятельностью на благо государства российского, словом или делом?

Решить не удалось.

За четыре года товарищи разбрелись кто куда. Трое бросили ученье, двое умерло, и среди них вождь юности, Фёдор Васильевич Ушаков.

Это была невосполнимая утрата. Пылкий ревнитель наук, Фёдор Васильевич провозглашал всесилие человека на земле.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.