И Никишев начал с самого рассвета, не забыв про первые солнечные растеки по еще сизой после ночи траве, про особенную пронзительную прохладу от реки, что бывает только в эту пору; не забыл про птичьи пересвисты и переклики в садах и в каждом дворе, про хлопотливые стуки открывающихся навстречу утру дверей, окон и ворот, про рассыпные, как ягода на поляне, восклицания и разговоры и вторящие им мычанье, ржанье, блеянье, про первый спозаранок и боевой, как, труба, грохот телеги, чью - то песню, радующуюся привычному и каждый раз новому пробуждению и вступлению в день, в работу, в мир.

- Это целая инструментовка симфонии на тему: природа, человек, труд, - негромко сказал Баратов.

- Ты угадал, - сказал Никишев и глазами похвалил его. - Это делаю я, товарищ Наркизов, для того, чтобы показать тебе, что над любым таким утром вы, молодежи, еще не властны.

Володя все не понимал, к чему он клонит речь, но доверие, которым дарили его, и так необыкновенно рассказанная (ясно, для него же) каждодневная и, как он думал, серая их жизнь, все это поднимали его в собственном мнении и сообщало уверенность, что окончательный вывод он, Володя, хорошо поймет.

- Выходит, утро такое нам ни к чему, - несмело сказал Володя.

- Именно так, - одобрил Никишев. - Утро прежде всего вам, молодежи, не помогает, не побуждает вас работать, как вы это могли бы. Отчего? Оттого, что утром этим распоряжается бесконтрольно ваш «американец».

И отсюда начались для Володи уже совсем понятные дела.

Люди от шестнадцати до двадцати двух - трех лет изо дня в день позволяют распоряжаться собой, как будто некоторые из них не комсомольцы, а до сих пор еще бесштанные мальчишки, сосущие собственный палец. Как беспечное стадо, под властным окриком «американца», они идут на работу, тоскуя и проклиная худосочный его тенорок и неразлучную, кривую палку, они «выполняют» его опостылевшие всем «уроки» и «приказы». Всем им невдомек, что для молодых и сильных людей такая работа позорна. Кроме того они - таки по разуму еще малолетние - со всей той беспечностью и незаитересованностью в своей судьбе, которыми отличаются все малолетки. Бедные несмышленыши! Им и невдомек, что за какие - нибудь сотни верст такие же юноши и девушки из ударных бригад выходят со знаменем на работу. Володя ахнул:

- Со знаменем! Да ведь его же можно только в праздники брать.

- «Американец» не даст?

- Определенно не даст. Он его даже запирает. Нечего, говорит, задарма сатин трепать, да и от частого употребления он выцветает, рыжеет, а рыжему, говорит, сами понимаете, далеко до красного.

- Ах вы... коммунистическое юношество. У себя ни в ячейке ни в бригаде вы не хозяева.

- Трудно теперь по - другому повернуть, Андрей Матвеич. Ребята хоть и ругаются, а к такому способу уже привыкли.

- А ты раздуй в них протест, разбуди волю и мысль. Ты думаешь, что ты как секретарь только покрикивать должен? А?

- Нет, что вы!... Конечно я должен... будить мысль и волю.

И тут Володя понял, что сказал очень полновесные слова, что надавал этому требовательному человеку с мягким голосом и упрямым ртом таких обещаний, как никому и никогда.

Никишев рассказывал о комсомольских бригадах на новостройках, а Володя, слушая, представлял себе, как комсомольские секретари будят и мысль и волю. Он уже точно слышал свой уверенный голос, подбадривающий таких же, как он, несмелых и отсталых ребят. С какой надеждой они смотрели на него!

Когда Никишев спросил, читал ли он, что писал Ленин о социалистическом соревновании, Володя, как сраженный, ответил еле слышно:

- Нет, не читал.

- А что Ленина читал?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.