Рождение воли

Не выпуская из цыплячьих сухих ручек цепочки, на которой бежала, тявкая, белая поджарая собачонка, помещица Буслаева гналась за десятилетним Сенькой. Он бежал к осенней, вздувшейся от непогоды реке, отчаянно мечтая скрыться под ее черной ледяной шкурой, потому что за барыней Буслаевой топал взвод солдат. «Ловите его, он вора освободил!»

Да, Сенька, подобрав ключ к замку арестантской, выпустил на волю, избитого стражниками человека, о котором узнал от отца, что избитый человек «хотел для крестьян хорошей жизни».

В воду Сенька, действительно, бросился и выплыл неподалеку за стогами, забился в сено, выл до вечера, стуча зубами от холода и безысходной жалости к себе, к неизвестному избитому человеку и к тому, что совершалось наверху. Когда затих конский топот, Семен тихонько выбрался наверх. В старой беседке над обрывом сидел его однолеток, бабушкин внук.

- А! Ты что, не утонул? - закричал он, тараща пустые, как стеклянные бусы, голубые глаза. - Я вот офицеру телеграмму пошлю, он на тебя кандалы наденет.

А Сеньки уже и след простыл.

Прошло немало дней, пока он перестал страшиться офицера. Боясь показаться на улицу, он страдальчески возился на полатях, а на ночь даже, залезал в печь.

Летом семнадцатого года Семен матросом - большевиком приехал в отпуск и первым подписал заявление крестьян, что они более «аренды не плательщики». Барыня стучала костылем и грозила вызвать внука. И в девятнадцатом прискакал и он, казацкий есаул, со своими донцами, и казацкие лампасы заалели по всей деревне, как вскрытые жилы. Бабушкин внук - наследник - сидел пол окном «экономии», нынешней колхозной конторы, и курил длиннейший чубук, смотря, как безобразничали его донцы.

- Погодите, мерзавцы! - кричал он деревенским. - Еще вернусь! Всех вас, поганых, поснимаю со своей земли!

Вернуться ему не пришлось. Но Володе чудилось, что стена позади него все еще отдает отвратительным теплом пьяного тела донского есаула. С дрожью глядел Володя и на осеннюю траву и ему казалось, что она увяла с тех пор, как смотрели на нее страшные остеклело - голубые глаза пьяного наследника.

- А где он, есаул этот? - прервал Семена Костя. Его остроносенькое лицо напряженно хмурилось.

- Есаул, как сказывали, в Париже.

- Так что не скоро сюда доскачет? - допрашивал Костя.

- Ну, если на самолете, так пролетит меньше суток.

- Вот как! - изумился Костя. - А с чего есаул полетит к нам, если наши его давно прогнали?

- А как нам воевать придется? - поддразнил Семен. - Ихнего брата, есаулов да графьев, там хватит. Сладкой жизни на наших спинах не забыли, в случае чего из этакого вот Парижа на конях да на самолетах принесутся сюда наши глотки резать.

- А мы не пустим! - вызывающе крикнул Костя и даже топнул. - Ну - ка, сунься он к нам. Мы ему пропишем!

В его округлившихся глазах Володя увидел схожую с его собственной качку, бурю вихревых мыслей.

Город Париж оказывается мог иметь ближайшее отношение к яблоневому саду, как соседская изгородь. Трепет листьев на старых яблонях, кусты, сгибаемые вечерним ветром, глухое шевеление теней среди скоплений зелени, зыбкая воронка песку, поднятая ветром с дорожки, летящее, как парусник, белое облако на неверно розовом небе, - весь этот каждодневный привычный мир вдруг оказался подвижным, меняющимся на глазах. Он устремлялся вперед, вслед за ветром, жил широко и шумно и угрожал памятью о кованых сапогах есаула, топтавших эти тропки и травы. Костя Шилин, которого он, Володя, за последнее время считал пустым и глупым человеком, сумел разгневаться по - боевому. А как мало они, молодежь, знали своего председателя! С мальчишек заметили его враги, и он их, - и не раз они сходились лицом к лицу. Он ощущал зловонное дыханье их ненависти и видел в их глазах беспросветную судьбу, которую готовили они для него и всех других, ему подобных. Есаул приказал донцам расстрелять Семена Коврина где - то вот тут же, возле экономии, может вот у этого дерева? Он стоял со связанными руками, его стиснутые зубы светились в вечерней полумгле, как полоска расплавленной стали, длинные ленты его матросской бескозырки вились и рвались по ветру.

Крестьяне с зубьями и косами отняли его у донцов.

И они, молодежь, как и другие, допустили, что такого человека бил грубиян Корней, дедунькин «бородач», которого все обегают из - за его дикого нрава и пудовых кулаков.