Они мчались на лыжах по твердым блестящим снегам, петляли в сосняках, в карликовых гнутых березках. Перескакивали через наледь, через слепящие живые ручьи, он видел, как бьются, трепещут впереди нее лыжи, она не бежит, а танцует, оборачиваясь на бегу, взмахивая маленькой пестрой варежкой.

Они поднимались в гору, выпугивая белых куропаток, в синей низкой метели, осыпающей их по пояс. И он чувствовал ее сквозь легкую голубую поземку, ее движения, взмахи, ее брови в холодном сухом серебре. И у дымного чума стояли нарты с оленем, охотник в поношенных шкурах свежевал росомаху, и олень смотрел на убитого рыжего зверя, недвижный, седой и кроткий.

Они вышли на перевал и стояли, опершись на палки, глядя на горы в вечернем солнце, будто ставили перед ними цветные стекла, глаза ее казались лиловыми.

Их бешеный спуск под уклон, ураганный посвист в ушах. Их сметало по отвесной горе в белых хвостах, и на мягком снегу сшибло, кинуло в сторону. Они катились, как растрепанные сбитые птицы, обдираясь о наст. Рухнули вниз, в долину, поднялись перепуганные, облепленные снегом, с запечатанными глазами. Ее лыжи разломаны в щепки, слезы бегут.

Она обнимала его сзади за пояс, наступала на его лыжи, и они шли вдвоем на одних его лыжах, выбираясь из безлесной долины, спасались от гаснущих ледников и ночного мороза. Они шли, застывая под огромными раскаленными звездами, и он верил и знал, что они не погибнут, а будут вместе об этом помнить многие-многие годы.

В сторожке у озера он растопил жарко печь, засовывая в огненный зев огромные ледяные поленья. Стены горячо было трогать. Она сидела на нерах в одной рубашке. Дымилась паром одежда. И он, проходя, неся смоляную охапку, вдруг присел перед ней и стал целовать ее босые ноги, холодные пальцы, колени, и она сжала ногами легкую, прозрачную ткань. Они лежали во тьме, по низкому потолку бежали черно-красные тени. И он звал ее ехать с собой, манил в Сибирь, на необъятные степи и реки, и она согласилась.

Сколько же с тех пор прокатилось?

Роман очнулся, рванул стартер. Кинулся по озеру в дыме и бурунах.

Роман сидел перед домом, разделывая язя. Распорол брюшко, выбросил дрянь, развернул его надвое. Посыпал перламутровое рыбье нутро крупчатой солью.

К нему подходила маленькая смешливая баба Нюрка, неся на груди ворох тряпок и большие заржавелые ножницы.

— Ром, а Ром, да ты язя кроишь?

— Ну, крою!

— А мне платье скроишь? Хвастал, говорил, диплом портняжный имеешь.

— Много чего я имею.

— Вот и скрой, а, Ром)

Нюрка хохотала, блестя маленькими зубками, кивала на дверь. Нюркин муж, угрюмый, глуховатый мужик, подался работать с озера в леспромхоз. Рыба ему опостылела, и он сгружал теперь с трелевочников лиственничные смоляные хлысты, вязал плоты, цеплял за буксиры, отправлял красноватый лес по горящим водам взбухшего от паводков Енисея. Нюрка не захотела с ним ехать. Побродила с неделю с. заплывшим малиновым глазом, браня мужиков, и продолжала ходить с рыбаками, вытягивала сырой, тяжеленный невод, напрягаясь маленьким круглым телом.

Они вошли в дом. Нюрка вывалила на кровать свой ворох, смешливо оглядывалась.

— Ты мне скрой. Хоть какое платьице поновее сшить. В магазин все не выберусь. Во в журнале чертеж нашла. Ты разберешься.

— Примерить надо.

— Хотишь, чтоб разделась?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.