Ты переиграешь десятки ролей, неудавшихся, не твоих, и когда, наконец, вспомнишь о роли «мать» и решить, что вот твое «то», единственное, я буду уже почти что в другом измерении, за несколько тысяч дней от голубой насыпи. Дней без тебя.
Меня будет шокировать этот внезапный плевал родительских чувств, все твои «моя маленькая», «надень кофточку», твои поцелуи и прочие «нежности». Ты покажешься мне смешной и нелепой, как старая дева с оборками и ужимками школьницы, мне, Веронике Золотаревой, печатающей в городской газете свои вдохновенные опусы на морально-этическую тему. Знатоку человеческих душ. Твоей дочери.
И потом, еще через несколько тысяч дней, сама в голодной запоздалой тоске по твоим «моя маленькая» и «надень кофточку», мучимая стыдом за тупую черствость той юной Вероники, я буду трусливо откладывать встречу с тобой, должную наконец-то соединить нас, мать и дочь. А пока что посылать тебе в Керчь открытки к праздникам.
«Дорогая мамочка, поздравляю тебя...»
Я всегда не любила и не умела писать письма.
В Керчь ты переедешь после моего замужества. Там родился и вырос Аркадий Золотарев. Там вы познакомились на пляже.
Он подошел и сказал: «Девушка, вы, по-моему, сгорели».
Тебе в этой фразе чудилось нечто символическое.
Телеграмма из Керчи меня не застанет – туристская поездка по Италии. Посовещавшись, меня решат не извещать и не расстраивать – все равно ведь ничего не изменишь.
Я опять опоздаю к тебе. В последний раз опоздаю к тебе, мама!
– А у меня черепаха, – хвастает Ника голубым цветам. – Она домики надевает. У ней во-о сколько домиков. Пальто-домик, платье-домик...
Цветы удивленно покачиваются на неправдоподобно длинных стеблях.
– Ой, мама, мамочка, уже поехали...
Сейчас мама встанет, чтобы закрыть окно, – она боится за Никины уши. С ее колен, звякнув, упадут ножницы, и пока она нагнется их поднять – всего пять секунд, Ника еще будет видеть летящую мимо голубизну.
Осень сорок пятого. Наш первый «Б». Латаный, заштопанный, перелицованный, с холщовыми и брезентовыми сумками (редко у кого портфельчик), а в сумках чего только нет! Гильзы от патронов, а то и настоящие патроны, трофейные губные гармошки, заводные лягушки, куски подсолнечного и макового жмыха – лучшего лакомства нашего детства.
Я и Люська по очереди лезем под, парту мусолить огромный, твердый, как камень, кусище, выменянный только что на мой альбом для рисования. Учительница пения Фасоля (то ли от фа-соль-ля, то ли оттого, что волосы надо лбом она укладывает тугой белесой фасолиной) аккомпанирует на гитаре. Пианино в школе нет, а гитара хоть и считается мещанским инструментом, зато гораздо легче баяна, с которым Фасоля не справляется, потому что она перенесла блокаду и очень ослабела.
Я не ленинградка и представляю себе блокаду чем-то вроде непосильно тяжелой бетонной плиты, которую, согнувшись, несет на себе наша Фасоля. Говорят, что Фасоля теперь немного не в себе. Все свободное время она мастерит из разноцветных лоскутов и обрезков меха забавные куколки, фигурки птиц и зверей, но не на продажу (говорят, что тогда Фасоля могла бы как сыр в масле кататься). Это бы все поняли. И все бы поняли, если б она просто дарила ребятам своих зверюшек. Продавала – для выгоды, дарила – из-за доброты. Все было бы понятно. Но Фасоля не была ни доброй, ни корыстной, она была не в себе – это было ясней ясного.
Дважды в неделю она устраивала у себя дома сольный концерт. Надевала черное узкое платье с глубоким вырезом, туфли на высоких каблуках, тщательно причесывалась, зажигала на стареньком пианино свечи и по два-три часа играла Шопена, Чайковского, Бетховена, Моцарта... Те взрослые, кому случайно удалось ее послушать, говорили, что играет она замечательно, однако взрослых она никогда не приглашала на эти концерты. Только нас, ребят, хотя, понятно, что, уж конечно, не Бетховен и Гайдн привлекали первоклашек, а эти самые зверюшки, которые Фасоля дарила каждому после концерта.
Она даже не скрывала, что потому и гнется ночами над игрушками, чтоб заманить нас к себе.
В 12-м номере читайте о «последнем поэте деревни» Сергее Есенине, о судьбе великой княгини Ольги Александровны Романовой, о трагической судьбе Александра Радищева, о близкой подруге Пушкина и Лермонтова Софье Николаевне Карамзиной о жизни и творчестве замечательного актера Георгия Милляра, новый детектив Георгия Ланского «Синий лед» и многое другое.