Рассказ о Толстом

Но эта книга лежала у Толстого в столе: она ему казалась ненужной.

Толстой стремился изменить свою жизнь. Он передал в собственность семье свои прежде написанные вещи, ей же отдал имение. Он отдал гонорар за «Воскресение» духоборам.

Но старая жизнь держала его крепко.

Есть у Жюль Верна рассказ о том, как люди летели на Луну. Ядро, в котором они летели, имело свою массу. Путешественники выкидывали за окно пустые бутылки, выкинули дохлую собаку.

Притянутые к ядру, как спутник к Земле, летели вместе с ядром выброшенные из него вещи.

Семья, привычки, лакеи в перчатках, жена, которая вместе с Толстым не переживала его пути, весь мир отношений, от которых отказался Толстой, притянутый его славой, его внутренним богатством, авторскими правами, родством, любовью, летели сквозь мир рядом с ним.

Он был пленником выброшенных им вещей. Отдача имения была не игрой. В своем доме он получал свежее белье под расписку, не иначе, как против сданного грязного; он не имел права отдать рукопись для печати не через жену; каждое олово «Воскресения» было обсуждено женою с ненавистью. Она же переделывала рукопись «Крейцеровой сонаты».

Ученики поняли у него только нехитрое уменье подлезать под барьеры. Его ирония к вере, его отношение к собственной вере как к предрассудку, равному предрассудку о том, что подштанники, надетые навыворот, принесут несчастье, не принимались. Из Толстого делали попа новой веры, попа по призванию. Его реализм не мог быть полным. В этом мире полета с выброшенными вещами была двойственность.

«С одной стороны, самый трезвый реализм, срывание всех и всяческих масок, с другой стороны, проповедь одной из самых гнусных вещей, какие только есть на свете, именно: религии, стремление поставить на место попов по казенной должности попов по нравственному убеждению, т.е. культивирование самой утонченной и потому особенно омерзительной поповщины...» (Ленин. Там же, стр. 332).

Вокруг него шелестели, проверяя его дневники, ему устраивали сцены за то, что он не то пишет, его поправляли со всех сторон, дверь комнаты своей он не имел права запирать.

Он носил дневники в сапоге и все-таки не мог уберечь их от контроля.

Его домашние хотели от Толстого, чтобы он был либералом, как они, чтобы он отрицал не так много и умер бы, не оставив завещания, лишающего близких богатства.

Ночью Толстой убежал из своего дома в мир, которого уже не было. В новом мире, с телеграфами, железными дорогами, автомобилями, убежать было нельзя. Телеграфисты, репортеры, жандармы и наследники отыскали Толстого в одном месте, он поехал дальше, заболел, его сняли на станции Астапово.

Машинисты не гудели на паровозах, чтобы не потревожить последних дней Толстого. Журналисты торопились первыми сообщить о его смерти.

Члены Святейшего синода приехали на станцию в отдельных вагонах, ждали, что, может быть, Толстой, которого они отлучили, вспомнит перед смертью, что он граф и офицер, и примирится с ними.

Жена, которая прожила с ним пятьдесят лет, которая знала в нем самое худшее, которая любила его, которая соперничала с ним каждый день, не простила ему ни славы, ни богатства, ни отказа от богатства, ни измен, ни памяти об изменах, ни того, что она прожила всю жизнь при нем женою. Жена приезжала еще раз поговорить и поспорить с ним.

Ученики стояли около его постели и следили, чтобы он умер правильно, умер учителем их веры.

Толстой умер 25 лет назад, его похоронили в лесу. Имением его долго торговали. В нем хотели сделать гостиницу мирового значения. Сейчас там школа и музей.

Пролетариат принял великое литературное наследие Толстого.

Философия толстовства органически чужда и враждебна пролетариату. Но художественные произведения Толстого печатаются у нас в миллионах экземплярах. По его вещам мы учимся писать.