Рассказ о Толстом

Роман должен был называться «Все хорошо, что хорошо кончается».

Толстому, как и в «Севастопольских рассказах», многое приходится изменять в истории 12-го года, того года, когда бунтовало ополчение, когда русские солдаты смешались с французскими в грабеже Москвы.

Толстой мечтал о том, чтобы история остановилась. Он доказывал, что хода истории нет.

Но Толстой менялся. В «Войне и мире» он еще изображает неизвестного ему солдата, солдата выдуманного, Платона Каратаева, еще идеализирует Кутузова, которого в черновых записках называет неумным и безнравственным. Но одновременно он углубляет внутреннюю жизнь героев и приближает их в конце романа к катастрофе, которая здесь дается как будущее восстание декабристов 1825 года.

После «Войны и мира» Толстой приступил к другому своему роману - «Анне Карениной».

«Анна Каренина» была задумана как история о падении светской женщины. Но в работе роман становился все сложнее, все реалистичнее. Новое входило в него.

Ленин пишет:

«... Устами К. Левина в «Анне Карениной» Л. Толстой чрезвычайно ярко выразил, в чем состоял перевал русской истории за эти полвека».

Ленин цитирует дальше следующее место романа:

«... Разговоры об урожае, найме рабочих и т. п., которые, Левин знал, принято считать чем-то очень низким... теперь для Левина казались одни важными»... «Это, может быть, неважно было при крепостном праве, или неважно в Англии. В обоих случаях сами условия определены; но у нас теперь, когда все это переворотилось и только укладывается, вопрос о том, как сложатся эти условия, есть единственный важный вопрос в России», - думал Левин».

«У нас теперь все это переворотилось и только укладывается», - трудно себе представить, - пишет Ленин, повторяя эту фразу, - более меткую характеристику периода 1861 - 1905 годов. То, что «переворотилось», хорошо известно, или, по крайней мере, вполне знакомо всякому русскому. Это - крепостное право и весь «старый порядок», ему соответствующий. То, что «только укладывается», совершенно незнакомо, чуждо, непонятно самой широкой массе населения. Для Толстого этот «только укладывающийся» буржуазный строй рисуется смутно в виде пугала - Англии. Именно: пугала, ибо всякую попытку выяснить себе основные черты общественного строя в этой «Англии», связь этого строя с господством капитала, с ролью денег, с появлением и развитием обмена Толстой отвергает, так оказать, принципиально. Подобно народникам, он не хочет видеть, он закрывает глаза, отвертывается от мысли о том, что «укладывается» в России никакой иной, как буржуазный строй» (Ленин. Т. XV, стр. 100-101, ст. «Л. Н. Толстой и его эпоха»).

Толстой резко стал против того строя, который на него надвигался. Пока главенствовал его класс, он понимал логику жизни, у него хватило заинтересованности для того, чтобы покупать башкирские земли, разводить лошадей, но обреченность всего строя, с которым он был связан, создала в нем протест против нового, буржуазного строя, и в поисках союзников он сблизился с крестьянством и принял его мировоззрение.

Он сам делал ряд попыток все большего и большего опрощение, постепенно приучался к физическому труду.

Неподвижность была невозможна: нужно было идти назад и отрицать то, что надвигалось. В дело отрицания Толстой вложил весь свой колоссальный талант. Нет более ярких, более беспощадных картин старого строя, церкви, суда, чем те картины, которые дал Толстой в «Воскресении».

Толстой не мог пойти вместе с рабочим классом против капиталистической Россия. Слишком велики были противоречия и в его творчестве я в его мировоззрении.

«Противоречия в произведениях, взглядах, учениях, в школе Толстого - действительно кричащие. С одной стороны, гениальный художник, давший не только несравненные картины русской жизни, но и первоклассные произведения мировой литературы. С другой стороны - помещик, юродствующий во Христе. С одной стороны - замечательно сильный, непосредственный и искренний протест против общественной лжи и фальши, - с другой стороны, «толстовец», т.е. истасканный, истеричный хлюпик, называемый русским интеллигентом, который публично бия себя в грудь, говорит: «я скверный, я гадкий, но я занимаюсь нравственным самоусовершенствованием; я не кушаю больше мяса и питаюсь теперь рисовыми котлетками»... «Но противоречия во взглядах и учениях Толстого не случайность, а выражение тех противоречивых условий, в которые поставлена была русская жизнь последней трети XIX века. Патриархальная деревня, вчера только освободившаяся от крепостного права, отдана была буквально на поток и разграбление капиталу и фиску. Старые устои крестьянского хозяйства и крестьянской жизни, устои, действительно державшиеся в течение веков, пошли на слом с необыкновенной быстротой. И противоречия во взглядах Толстого надо оценивать не с точки зрения современного рабочего движения и современного социализма (такая оценка, разумеется, необходима, но она недостаточна), а с точки зрения того протеста против надвигающегося капитализма, разорения и обезземеления масс, который должен был быть порожден патриархальной русской деревней...» (Ленин. Том XII, стр. 332-333, ст. «Лев Толстой, как зеркало русской революции»).

Толстой начал выступать как проповедник; во имя нового мировоззрения он отрицал старое искусство, во имя нового мировоззрения он пытался перестать работать как художник, опростит себя.

Между тем в это время творчество его поднималось: он стал видеть вещи лучше и шире.

Одно из величайших произведений Толстого - «Хаджи Мурат», в котором Толстой после своих кавказских рассказов сумел по-новому увидеть Кавказ - не как русский колонизатор.

Впервые Толстой психологизирует людей не своего класса, не своего народа, он понимает сущность крестьянской оборонительной войны, которой предводительствует Шамиль.