— Смотри!

Напарник вскидывает камеру, торопливо, озябшими пальцами наводит объектив. Среди белоснежных глыб, плавающих в ультрамарине океана, видоискатель ловит стамуху, севшую на мель метрах в двадцати от берега. Льдина отличается от других только тем, что она с «пассажиром» — на ослепительной, в изумрудных бликах поверхности лоснится под солнцем, подрагивает мускулами темно-бурая туша с белыми, чуть в желтизну клыками.

Вижу уже «гвоздевой» этот кадр на журнальной полосе, жду привычного щелчка, и... камера отказывает, как всегда не вовремя — затвор замерз. «Эх, японская аппаратура!..» Отогреть под тулупом одна бы минута, но объект — вальяжный этакий морж, поверьте уж на слово, достойный дублей, — позировать вовсе не намерен. Он подымает голову, издает утробный звук, и туша — тонны на две, не меньше — с гулом сползает в воду от греха подальше.

Перед усатой мордой выплескивается стая испуганной сайки и шарахается метра на три — из Карского в море Лаптевых.

В том, что это именно так и не иначе, убеждает металлическая табличка на сизом, высушенном ветрами столбе, вбитом в черные камни, присыпанные сухим снегом: «Мыс Челюскина. Самая северная точка Евразии (77° 43' с. ш. 104° 18' в. д.). Открыт подштурманом Российского флота Семеном Челюскиным 9 мая 1742 года».

Сам по себе факт пребывания в экзотической точке Земли если и может скрасить невезение, то только отчасти...

Сказать бы просто: в Арктике все иначе, — и дело с концом. Да не всякий поверит на слово. И потому объяснить придется с самого начала, почему «пятеро в небе». Почему пятеро в вертолете Ми-8, если экипаж его — по инструкции — трое?

На материке машину ведут, провожают как под локоток наземные службы. Тут — летают над океаном, и на тысячи километров ни ориентиров, ни радиостанций, ни локаторов, а стрелка компаса на борту вертится как заведенная — под боком магнитный полюс. О погодных условиях не говорю — они арктические. Выход? Нашли выход: добавить двоих — бортрадиста и штурмана. Так появился на свет арктический вариант экипажа, замечу, экипажа, но не вертолета. И все бы ладно, но вопрос, нашей теме, хотя и попутный, позволим себе задать конструкторам: где сидеть тем двоим? Конечно, можно не сомневаться, об этом думают, и, вероятно, вариант арктической «восьмерки» уже на подходе. Но пятерым-то летать нужно сегодня, вот и пришлось бортрадиста со штурманом разместить без помощи конструкторов. Первый определен в салоне (если так можно назвать чрево рабочей машины, сплошь заваленное мешками, ящиками и всем, что мыслимо в него втиснуть). А штурман? Штурман втискивается на обыкновенном стуле между креслами командира и второго пилота, чуть впереди — в самый фонарь... Удобно ли? Тут надеюсь, я на воображение читателя, а вся эта преамбула — для справки и чтобы заголовок наш не повис в воздухе.

А мы — в воздухе...

В числе прочих воздушных благ перед отлетом пожелали нам и попутного ветра. Но сказать, что попутным ветром и занесло нас на этот арктический остров, я не могу: ветер был встречный. Он дул с севера и с такой силой, что авиаинспекция сочла бы, возможно, погоду нелетной. Ну да дело прошлое, а в тот день тащили мы над океаном балок.

Обыкновенный балок, приспособленный под баню, висел на стропах под брюхом вертолета. «Негабаритный груз на подвеске» — называется такая штука в инструкции. Сейчас этот самый «негабаритный» раскачивает ветром — ощущение не из самых приятных. Командир экипажа Юрий Реймеров улавливает и каким-то чудом гасит раскачку чертова маятника. Как это ему удается, объяснить не берусь, но, видимо, двенадцать тысяч часов в воздухе что-нибудь да значат. Прибавлю еще четыре тысячи, которые налетал его второй пилот-стажер Саша Биль, — командир не скупится, часто передает ему управление машиной.

Виктор Лыжов, «выселенный» в салон бортрадист, сквозь вой и треск эфира ловит последние, затухающие уже сигналы с материка. Он принимает пеленги береговых станций, докладывает штурману, а тот переносит их на карту и, орудуя навигационной линейкой, ведет счисление пути. Дальше вступит в дело астронавигация — пойдем по светилам. А пока каждые пятнадцать минут Володе Лукашину приходится уточнять путевую скорость.

— Ракета! — оборачивается он к бортмеханику Сергею Федину.

Но тому не до шуток; он слушает двигатель с таким видом, точно груз везут на нем. Двигатель-то у него отлажен, но при такой парусности груза, да со встречным еще ветром машина не набирает и трети крейсерской скорости.

— У нас поспешишь — никого не насмешишь! — Штурман — скептик. Весельчак и скептик. Но, совмещая в себе две эти ипостаси, Лукашин к тому же и лирик: — Глядите, что внизу-то делается!.. А вы говорите «белое безмолвие»...

Да нет, насчет «белого безмолвия» мы ни слова. И «суровую красоту» оставим охотникам до «словца», которое, правда, выцвело и давно уже перестало быть «красным». А вот что главный цвет Арктики не белый — свидетельствую.

Морозец схватывает разводья между льдинами матовым изумрудом; цвет этот царит и, отраженный океаном, уходит в небо. Кажется, не будет ему конца, но в Арктике погода меняется стремительно. Ветер пригнал с севера поля битого льда, прижал их к береговой полосе, но в самом коварном месте Северного Морского пути, в проливе Вилькицкого, над которым вместе с балком качается наш вертолет, океан сияет ослепительно звонким ультрамарином. И странно смотреть, как по чистейшей воде два мощных ледокола ведут в кильватер караван транспортных судов. Тут бы на байдарке впору!

— Береженого бог бережет, — замечает скептик. — Арктика!

А он по совместительству, оказывается, еще и пророк: через несколько минут угадывается точка — островок архипелага Северная Земля, куда нам садиться. Островок сплошь затянут серовато-белой мглой.

— Война в Крыму — все в дыму! — балагурит штурман.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.