7 августа 1983 года. Воскресенье. Время 19.10. Аэропорт Бина

В этот воскресный день, если взглянуть сквозь стеклянные стены зала ожидания, аэродромное поле казалось частью безлюдной, безжизненной бетонной пустыни, и на этот кусок бетонной пустыни падала тень гигантского самолета: а сам самолет словно растворился и исчез в пустынном бетонном пространстве, только тень его, гигантское пятно, впиталась в бетонную поверхность, и Мардан Дадашлы с некоторым трудом отвел взгляд от тени самолета, от этого гигантского пятна на лоне бетонной пустыни.

Мардану Дадашлы было сорок семь лет, он был доктором наук, членом-корреспондентом Академии наук, директором научно-исследовательского института, и у Мардана Дадашлы была такая игра с самим собой: время от времени, случайно увидев свое отражение в зеркале или стекле, он сам себя спрашивал:

– Ну, как дела?

По существу, в этом вопросе содержался и ответ, ибо Мардан Дадашлы так задавал себе этот вопрос, что уже в мягко ироническом тоне его сквозили уверенность и спокойствие: мол, все отлично, – но на этот раз, различив свое отражение в стекле, он как-то не собрался задать этот вопрос, поиграть с самим собой, потому что его слабое отражение в стекле тотчас пропало в гигантской самолетной тени, и эта гигантская самолетная тень как бы стиснула сердце Мардана Дадашлы.

Почему так получилось? Скорей наоборот, в этот жуткий зной самолетная тень, по-видимому, должна была возвещать о прохладе; да, так должно было быть, но так не было: Мардан Дадашлы ощутил в гигантской тени что-то неестественное, неживое, Мардану Дадашлы почудилось, что в этой тени не прохлада, а ледяной холод, и не горный холод, и не зимний холод, а холод мертвецкой.

Мардан Дадашлы изумился этому ощущению, от которого мурашки по коже побежали, потому что до сих пор таких вещей не бывало. Отчего это? Стареет понемногу, что ли?

Инстинктивно вынув из кармана билет на самолет, он посмотрел: первый ряд, первое место, и обычное настроение вернулось к Мардану Дадашлы: в слове «первый» было что-то приятное, была какая-то уверенность, спокойствие.

Мардан Дадашлы, подняв свой поставленный на землю «дипломат», направился к выходу. Посадка началась.

Потом «ТУ-154» поднялся в воздух.

Ты сидел в первом ряду, на первом месте, смотрел в иллюминатор, и по мере того, как самолет набирал высоту, земля удалялась, уменьшались люди, машины, строения, ты думал, что, в сущности, этот взлет есть взлет твоей жизни, твоей судьбы, потому что всего двадцать пять лет тому назад – а что такое двадцать пять лет? – ты был таким же маленьким, как вон те человечки внизу, только что окончил университет, был одинок и жалок, не знал, где будешь работать, что делать, а сегодня, всего через двадцать пять лет – а что такое двадцать пять лет? – ты смотришь с этой самолетной высоты на того одинокого и жалкого паренька и улыбаешься, потому что будущее, которого тот молодой парень не осмеливался даже представить себе, для тебя уже осталось позади, и в отличие от того неопытного простодушного юнца сегодня ты предвидишь будущее, вернее, знаешь, что будущее будет таким, каким ты хочешь его видеть, ибо у тебя есть силы, есть разум и умение. Я знаю, что ты ни на собраниях, ни на банкетах, ни даже дома, в разговоре с женой, не говорил о себе, не хвалил себя, но про себя всегда гордился собой и не скрывал этого от себя самого, потому что если другие и не знают, сам-то ты хорошо знаешь, что до сегодняшнего дня, то есть до этого жаркого августовского дня 1983 года, все, чего ты достиг в жизни, достигнуто тобой самим, никто тебе не помогал, на протяжении всех этих лет ты всегда стоял лицом к лицу с жизнью, и в жизненной борьбе твоим единственным помощником, единственным советчиком был ты сам.

Пропали с глаз люди, потом машины, потом исчезли здания, потом пропала земля, потом все вокруг окутали молочно-белые облака, потом и купы этих белопенных облаков остались внизу, и ты снова улыбнулся, потому что в белоснежных облаках опять увидел одинокого молодого парня, и тревога в сердце этого парня – без работы, без дома, без семьи – как далекое и приятное воспоминание затрепетала в тебе.

Воспоминания связаны не только с событиями, не только с людьми – остаются в памяти и чувства, и теперь, вспоминая то далекое и все еще близкое прошлое, ты переживал, может быть, самое приятное, дорогое, самое теплое из этих воспоминаний, как будто стоит зима, разгар зимы, но на тебе отличная шуба, ты не мерзнешь, даже жарко тебе, и душа твоя спокойна – вот так ты сегодня вспоминал связанные с будущим и вообще с жизнью тоскливые, тревожные чувства того одинокого парня, и те горестные чувства теперь обернулись ощущением довольства и уверенности. В сущности, сегодня, в эти минуты, когда ты летел в самолете по седьмому небу, ты любил того парня, оставшегося в далеком и все еще близком прошлом, как своего сына, и, то и дело воскрешая его перед своим мысленным взором, как отец хвастал перед ним, испытывая чувство законной гордости. В сущности, в эти минуты у тебя было три сына: двое только что проводили тебя в аэропорту, гордые своим отцом, сильные, красивые и талантливые ребята, на которых все показывали пальцем, да еще их незримый сверстник, оставшийся навсегда в прошлом – далеком и все же близком прошлом. – тот простодушный юнец, каким ты был двадцать пять лет назад. Ты был сиротой, отец твой погиб на фронте, мать вырастила тебя полуголодным, стирая чужим людям белье, моя посуду: ты приехал из района в Баку, жил на одну стипендию, окончил университет, и, конечно, как мог ты тогда представить себе, что пройдут годы, ты станешь знаменитым ученым, твои книги будут переводиться на многие языки, у тебя будет обширный дом, красивая жена. красивые и умные сыновья и незнакомые люди, здороваясь с тобой на улице. будут вслед тебе перешептываться друг с другом. «Это такой-то!» – будут говорить они.

Молочно-белые кучевые облака тоже остались внизу и стали невидимы, стекла иллюминатора уставились в бескрайнее голубое пространство, пассажиры кто задремал, кто начал читать книги, газеты, журналы, кто стал беседовать, а ты в этом голубом пространстве, в стекле иллюминатора увидел свое отражение и снова пошутил сам с собой: «Ну, как дела?», – и снова улыбнулся, а потом, отведя глаза от бескрайней голубизны, обернулся и бросил мимолетный взгляд на пассажиров между креслами; как обычно, увидел одно-два знакомых лица, ответил на их приветствие, но кто они такие, не узнал, потом взгляд твой упал на девчушку лет пяти или шести, сидевшую рядом с матерью, и ты улыбнулся ребенку. Тебя всегда радовало присутствие маленьких детей в самолете; если летят такие малыши, значит, полет должен быть успешным: как спокойно поднялись, так спокойно и сядете на землю. Конечно, ты знал, что в этом чувстве есть что-то от суеверия, судьба безжалостна и не разбирает, ребенок, молодой человек или старик, но все же перед лицом этой беспощадности тебя радовал и утешал вид детской невинности, детской чистоты. Порой ты и дома испытывал не совсем ясное чувство, похожее на тоску: тебе хотелось поиграть с маленьким ребенком, хотелось и дома видеть маленького ребенка. Иногда в своем рабочем кабинете ты, закрыв дверь, садился за письменный стол, начинал работать, но вдруг перо в твоей руке замирало, и ты чуть ли не физически ощущал, что хочешь увидеть улыбку ребенка, хочешь погреться теплом детской улыбки, порой тебя даже охватывало беспокойство, потому что тебе начинало казаться, что, в сущности, ты хочешь спрятаться за этой детской улыбкой...

Глядя на девчушку, прижавшуюся к матери, ты думал: ничего, через год-два станешь дедом, появятся внучата, и перед тобой будет всегда сиять улыбка твоих внуков. Конечно, ты понимал, что несколько упрощаешь свои мысли, свои чувства: речь не идет только о ребенке в буквальном смысле слова, – речь идет о чистоте, ясности, прозрачности, безмятежности; но ты не любил, как говорится, «углубляться» и не углублялся. Ты посмотрел в иллюминатор на зиявшую вокруг голубую пустоту. Голубизна понемногу тускнела, пустота сгущалась, темнела, наступал вечер, и ты раскрыл «дипломат», взял сегодняшние газеты, начал читать при свете ночника: в Верхней Вольте произошел государственный переворот, власть взял в руки Национальный Революционный Совет, возглавляемый капитаном Томасом Санкара; назначенный вместо Ф. Хабиба специальный представитель президента США на Ближнем Востоке Р. Макфарлайн начал переговоры в Бейруте; в Лерикском районе в местечке под названием Шехератук началось строительство нового винзавода, который будет принимать на переработку десять тысяч тонн винограда. Время от времени отводя глаза от газеты, ты взглядывал в иллюминатор, уже совсем стемнело, ничего не было видно, и ты снова принимался читать газеты. Вдруг внезапно, совершенно неожиданно все изменилось. В самолете воцарилась абсолютная темнота. Сначала ты ничего не понял. Сначала ты не сообразил, что случилось. Потом ты услышал ропот пассажиров и понял, что в самолете погас свет. Ты понял, что что-то произошло. Самолет терпит катастрофу? Волосы у тебя встали дыбом.

Время 20.11

Внезапно у тебя заложило уши, как будто и нос заложило, ты стал задыхаться и с ужасом почувствовал, что больше не летишь в пространстве, а камнем, все быстрее, падаешь, как будто сорвавшись с отвесной скалы, летишь в пропасть и вокруг абсолютная тьма. Ты не слышал ни голосов пассажиров, ни сообщения стюардессы и в кромешной темноте как бы вдруг увидел собственные глаза: твои глаза сверкали, они расширились, чуть не вылезли из орбит, и ты понял, что все уже кончено, какая-то нелепая смерть увлекала тебя на дно пропасти, потом на мгновение, всего на одно мгновение ты удивился сам себе, потому что ты не знал, что так боишься смерти, и это открытие потрясло тебя, тебе показалось, что внутри у тебя все залито кровью, заполнено алой кровью. Ты хотел встать с места, хотел закричать, но ни голос тебя не послушался, ни с места ты не сдвинулся, и вдруг перед твоими глазами появилось лицо отца. Отец твой был очень молод, был очень похож на твою оставшуюся в далеком прошлом молодость, и прежде тебе никогда не удавалось ясно его вспомнить, а теперь ты увидел все черточки его лица, потом увидел мать, потом увидел жену, сыновей, потом перед твоими глазами замелькали чьи-то лица, ты вспомнил сказки, песни, колыбельные, которые слышал в детстве, и в этот миг мозг твой работал с такой скоростью, которая превзошла и скорость, влекущую тебя на дно пропасти, и ты теперь полностью был во власти этой скорости, с какой работала твоя память. Внутри тебя возникла какая-то жажда молить, ты хотел умолять кого-то, что-то, ты жаждал помощи, жаждал пощады.

Однажды к пророку Соломону пришли две женщины, и одна из этих женщин сказала: «О пророк! Мы – жены одного мужчины, в одно и то же время обе мы родили по сыну. Вчера ночью эта женщина, будучи спящей, придавила собственного ребенка, потом потихоньку подложила мне мертвого ребенка, а сына моего забрала, возьми у нее мое дитя и верни мне!» Вторая женщина назвала все эти слова клеветой. Пророк Соломон, сощурив свои голубые глаза, посмотрел на этих женщин, и ты, вспоминая древнюю притчу, словно увидел прищуренные голубые глаза пророка, и взгляд его глаз пронзил тебя. Тогда пророк велел принести ребенка и, рассерженный неурядицей, поднял над головой этого ребенка меч и сказал: «Я сейчас разрублю ребенка пополам с точностью и дам каждой из вас по половине. Останетесь ли вы довольны?» Первая женщина бросилась к ногам пророка. «Не убивай его! – воскликнула она. – Отдай той женщине, кому хочешь отдай, только не убивай!» Вторая женщина сказала: «Твое решение справедливо, о пророк!» И пророк отдал ребенка настоящей матери – первой женщине. Так вот и тебе хотелось кинуться к кому-то, молить о помощи и милосердии, кому бы тебя ни отдали, лишь бы не быть убитым. Но та женщина просила о своем ребенке, а ты о себе просишь?

Время 20.12

Внезапно ты услышал детский крик, и вначале тебе показалось, что это тот самый ребенок, которого женщины принесли к Соломону, потом тебе показалось, что нет, этот ребенок – твой внук; внук, который родится через три года, через пять лет, но он уже плачет по тебе; потом ты понял, что нет, это другой ребенок. В пронзительном детском крике был какой-то знакомый отзвук: ты не видел ребенка, но чувствовал, что этот ребенок на кого-то похож, и ты чувствовал, что детский крик сейчас подхватит тебя и унесет в такие глубины души, где тебе станет еще страшней, и лучше бы тебе не узнавать этого ребенка, и пусть все кончится. Тебе показалось, что сейчас раздастся некий грохот, произойдет взрыв, и ты успокоишься, никого после этого не увидишь и ничего не услышишь. И скорость, мчащая тебя во мраке в пропасть, как осколок камня, уже не казалась такой страшной, как прежде, потому что теперь тебе хотелось избавиться от этого детского крика, потому что ты чувствовал, что вот сейчас узнаешь его, сейчас узнаешь, и тут ты услышал голос старухи: ребенок плакал, а старуха причитала и била себя рукой по высохшей, как доска, груди. У тебя не было времени выслушать причитание, но ты помнил его и мог бы повторить, если бы успел.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.