Прощание с брянскими

— Налейте, Терентий Кузьмич.

— Рука твоя, как у Миши.

— Спасибо тебе, Иванович, но, мужик, гневаюсь, что хозяйку свою не привез. Один раз была. Да, да, мужик. Жду с хозяйкой. У меня тост такой, Иванович: чтоб у вас с хозяйкой здоровье было, чтоб на работе уважали, мамка, тесть, тешша пускай живут на здоровье. Давай, сынок, спасибо тебе. Ня обижайся. Ня обижайся, Иванович.

— Вам спасибо.

Терентий Кузьмич вытянулся к рюмке, долго-долго цедил в губы, и столь же долго выбирал глазами огурец в тарелке. Мария Матвеевна несмело выпила, поскорей закусила хлебом и салом.

Завтра утром я уеду. Я заранее знаю, как мы будем прощаться. Терентий Кузьмич ткнется бритой щекой мне в лицо, глаза заблестят, потом скажет: «С хозяйкой приезжай!» Мария Матвеевна наложит калины, кизила, шиповника и отрежет кусок хлеба: «Положи, Иванович. Без хлебушка не ходят. Ну, Иванович, ня обижайся». «Ня обижайся, сынок», – повторит и Терентий Кузьмич. И буду я бояться, что не увижу их больше, моих кротких незлобивых стариков брянских.

— Какую ж тебе песню спеть, Иванович?

— «Ай, бить меня, молоду, есть кому, а жалеть меня, молоду, некому».

— Не. Я вот эту зачну. Батька усе пел:

—

Ах, не одна-то, не одна во поле дороженька,

Эх, одна пролегала...

—

— Не на тай голос вернулась... Надо по старинушке. Она пропела потихоньку, встала от стола.

— Спасибо, Иванович.

— Вам спасибо.

— Спасибо, Иванович, – сказал и Терентий Кузьмич.

Я вышел во двор. Осенняя луна красным диском поднималась за дубами на той стороне речки, у горок. А и десять лет назад такою же я видел ее как-то. И еще бы хотел я прожить столько, и столько, и столько, и еще вот столько. Дала б мне судьба «проплыти моря сего житейского» и чтоб «печаль далече отринути от себя». Не забуду я никого. Тихо, голос Марии Матвеевны рассеялся в темном поднебесье навсегда. И разве нам не чудится в одинокие ночные минуты, будто ничто вещее в этом мире не пропадает и еще вернется и возродится когда-нибудь?