Иван Михайлович, директор машиностроительного завода, давний мой знакомый, рассказал мне притчу о лежачем камне, том самом, под который, как известно, вода не течет. От Ивана Михайловича всегда можно ожидать какой-нибудь байки. Человек с фантазией, юмором, он мог бы стать, вероятно, литератором, сложись жизнь иначе, но стал конструктором, потом главным инженером и вот уже многие годы руководит предприятием. Нас, журналистов, пишущих об экономике, он в шутку делит на «директоро-едов» и «директоролюбов». Первые, говорит, в кабинет к нему не заглядывают, вихрем проносятся по цехам и отделам и представляются Ивану Михайловичу сплошь хроническими язвенниками. Со страниц их сочинений летят в хозяйственника ядовитые брызги: «Директор обязан понимать... между тем директор...» В отличие от них «директоролюб» сразу же, минуя прочие кабинеты, вламывается к Ивану Михайловичу, чтобы выразить сочувственно: «Тяжко?» Заранее известно, что напишет он о каверзах министерства и кознях снабжения, при которых, «будь директор хоть семи пядей во лбу...». С журналистами Иван Михайлович дружит. Притчи он обожает и рассказывает их, что называется, со вкусом, никогда не повторяясь. Первую сказочку – про царя, мудреца и архитектора – Иван Михайлович поведал мне еще несколько лет назад. Сам ли ее придумал или услышал где, но суть такова.

В некоем царстве-государстве повелитель приказал архитектору построить дворец. Сроку дал месяц. Пошел архитектор на базар, стал нанимать людей. Тут его стража и схватила, приволокла к главному визирю. «Ты что, – закричал главный, – не знаешь, что никто не имеет права нанимать людей без грамоты повелителя?» «У меня есть грамота, – ответил архитектор и протянул пергамент, – вот, смотри, здесь сказано, что мне разрешено построить дворец». «Ну и строй! А нанимать людей тебе никто не разрешал!» Архитектор пошел к повелителю, но тот был на охоте. Лишь на восьмой день он смог получить грамоту и нанять людей. Начали валить лес. Только застучали топоры, как затрубили рога, налетели егеря, потащили архитектора к визирю Лесничему. Оказалось, что на рубку леса нужна отдельная грамота. Потом еще не раз пришлось несчастному отбиваться от цепких визирей и бить челом повелителю – просить грамоты на покупку лошадей, на стекло, на гончарные изделия, гвозди, белила, черепицу, смолу и речной песок. В конце концов он не выдержал и бросился в ноги: «Дай мне такую грамоту, чтобы все было позволено. Все, что потребуется». «Уж не хочешь ли ты быть царем?» – грозно спросил повелитель, но до срока оставалось всего два дня, и архитектору нечего было терять, кроме своей головы. Он ответил бесстрашно: «Я хочу быть царем в своем деле».

Пересказываю сейчас кратко, и аромат притчи Ивана Михайловича от этого во многом пропадает. Там, помнится, был еще такой, весьма любопытный поворот сюжета: повелитель подавил гнев, задумался. Допустим, он даст такую грамоту, но что, если придет садовник, а за ним стражник, лесничий, лекарь, звездочет, конюший, казначей, и каждый захочет быть царем в своем деле? На этот вопрос архитектор не мог ответить, требовался мудрец. Но вызванный царем главный мудрец оказался хитрее всех и от ответственности за решение поспешил отказаться: своя голова дороже.

Эта притча мне нравится, я ее люблю пересказывать знакомым. А придумал ее Иван Михайлович (если сам придумал) неспроста. В то время директора, как и всех наших хозяйственников, занимала острая проблема распределения прав и ответственности. Равновесия, к сожалению, не было, в практической жизни одна чаша нередко перетягивала другую, и на XXV съезде партии специально было подчеркнуто, что хорошее качество работы предусматривает такое положение, при котором каждый занимается своим делом, «имея для этого необходимые права и неся в их пределах всю полноту ответственности».

И вот теперь, несколько лет спустя, встретил меня старый знакомый новой притчей – о камне. Разговор был неслужебный, личный, вечерний, дома у директора.

– Камень этот, – рассказывал Иван Михайлович, разливая чай, – однажды упал с высокой горы и покатился вниз, в долину, обдирая до крови зеленую кожу склона.

Ручей вскрикнул от боли, извиваясь в судорогах, рассыпался на миллионы брызг. Камень перебил ему хребет, чем остался доволен. «Так тебе и надо, ручей!» – думал камень.

Думал камень сто или тысячу лет, сколько прошло – он не знал.

Бока его порыжели и растрескались, крошки откалывались, падали рядом. В ранки заползали наглые муравьи, а под самым животом камня, нисколько его не боясь, пригрелась скользкая змея. Но обиднее всего оыло камню, что ручей по-прежнему бежал весело и радостно, напевая свою песенку о вечности воды.

«Я хочу пить, – молил камень, – мои бока перекалились от зноя. Что тебе стоит, ручей,, приблизиться немного?» Но ручей не слышал старого камня. Он журчал и журчал себе беззаботно, как журчат все ручьи на свете тысячи лет. «Надо же, – удивлялся камень, – так долго и злобно помнить! Если бы я мог, я бы сам к тебе приполз и попросил прощения, но ты же знаешь, что камни умеют катиться только вниз». Он чувствовал приближение конца, мысли путались, и лишь темной, глухой ночью, когда жара спадала и загорались звезды, предавался горьким своим раздумьям. «Ручьи не умеют ходить вверх, – думал камень, – но вбок они передвигаться умеют. Отчего же не хочет он забыть прежнюю обиду?» Камни хорошо помнят, что было с ними и сто и тысячу лет назад, они уверены, что и другие помнят то же. Долго еще камень лежал, думал, но не дождался ручья. Он не знал, что ручей не держит обиды в своих струях. Та вода, что помнила, утекла в реку, а из нее в море. Новая, бегущая рядом, не ведала о страшном падении куска скалы и перебитом когда-то хребте ручья.

Ручьи умеют бежать вбок и даже возвращаться назад, но они не умеют течь под лежачие камни...

– Вот так-то, дорогой! – неожиданно резко выбился Иван Михайлович из размеренного тона сказителя. – Чаю еще?

Новая его притча, как и прежняя сказочка, это было мне ясно, могла означать лишь одно: что-то занимало его всерьез, видимо, давно, успел даже по своему обыкновению придумать аллегорический аналог. Я спросил:

– Не перебил ли этот камушек на дороге еще кого-нибудь, вас, например, Иван Михайлович?

Решил, снова что-то встало у машиностроительного на пути, перегородило течение, лежит на дороге, а под лежачий камень...

– Нет, – грустно сказал Иван Михайлович, – нет, дорогой мой, я уже не ручей, я камень.

Вот тебе раз! От Ивана Михайловича слышу? Всю жизнь, сколько знаю, не перестаю удивляться неиссякаемости его инициативы. Не раз били его за эту не предусмотренную инструкциями инициативу, но он лишь покрякивал – и за свое, за свое! Представить себе Ивана Михайловича в образе лежачего камня я не мог. Рисуется? На него не похоже. Старость? Да нет, не то, пятьдесят восемь, а на вид и пятидесяти не дашь, во время отпуска ходит еще в горы, не там ли, на Кавказе, и притчу свою сложил? Разъяснения требовались.

– Понимаешь ли, какое дело, – сказал Иван Михайлович, пустив кольцо дыма, – есть предел. Я многое успел, чего уж скромничать – успел! Но то, что сейчас надо, могу не успеть... Пришла электроника, АСУ, я был – помнишь? – одним из первых, круто тогда взялись. Правдами и неправдами полгорода за счет завода отгрохал, бассейн, базу отдыха, пансионат на море, а дворец у нас – ну, ты знаешь... Цех ширпотреба мощный, когда другие еще не чухались – мне за него выговор влепили, за нарушение специализации, и животноводческий комплекс при заводе – тут уж строгачом шарахнули, отобрали, передали совхозу. Теперь за ширпотреб хвалят, подсобное хозяйство новое закладываем – переменились ветры. Никто не посмел бы сказать, что поперек инициативы лежу, не было такого. А теперь лежу. Вот посмотри.

– Что это?

– Документик один... Декларация моего начальника сборки. Так и ношу в кармане, на ночь вместо молитвы перечитываю.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.