Притча о лежачем камне

Я пробежал глазами, сложил пополам, по складочке, уже имевшейся.

– Кто же ему мешает? – Автор докладной записки предлагал перевести весь завод с индивидуальной сдельщины на бригадный подряд, основываясь на успехе такого опыта в его цехе. – Не вы же, Иван Михайлович?

– Я.

– Почему? Сейчас многие следуют за Калужским турбинным, и это поддерживается.

– Да не в том дело, – поморщился Иван Михайлович. – Тут я сам не хочу, понимаешь? . Откровенно признался: не понимаю.

– Ладно, слушай. Что он пишет? Весь завод переводить немедленно, одновременно. Максималист! Цеха ему мало! Министерство большего пока не требует. Мало! А то, что другие начальники цехов колеблются или против? Я спрашивал, многие против. И мастера не в восторге, стеной стоят. Ему, молокососу, плевать. Вызывал его, говорю: другие против, надо обождать. Знаешь, что он отмочил? «Кто против, тех надо гнать, Иван Михайлович, в шею». А, пострел? Его бы самого за такие речи в шею. Смел за десятерых. Я таким, не был в его годы...

Был, был, еще не таким ты был, Иван Михайлович! Но вслух я сказал другое:

– Прусс в Калуге, когда против индивидуалки пошел, говорят, человек двадцать начальников цехов переменил. Борьба была. С несогласными расставались. Его общественные организации поддержали, к рабочим он сам ходил, прямо в цехах агитировал за бригады, сколачивал группы добровольцев. А где мастер или начальник цеха сопротивлялся...

– Нет, нет, не подталкивай! – Иван Михайлович протянул руку, как бы отстраняясь. – Я на это не пойду. Хватит уже. Накидались людьми. У меня цехами командуют грамотные инженеры. Они привыкли работать при индивидуальной сдельщине. Советы бригадиров, бригад – это все их отпугивает, понимаешь? Мастер, тот так рассуждает: власть отдай бригаде, а сам иди к дяде. Да и начальник цеха...

– А если придет лесничий, звездочет? – ввернул я. – Получается, себе права – это права, а другим – сорная трава?

Тьфу, черт, кажется, заговорил стихами! Иван Михайлович тотчас же зацепил:

– Поэмы складываешь? Это мы с тобой, дорогой, можем друг для друга стихи и притчи сочинять. А что я, к своим начальникам и мастерам с байками пойду? Прусс, говоришь, повыгонял... По-своему он поступил логично. Переделать психологию взрослых, наверное, невозможно, но я в принципе против всякого выгоняния. В принципе! И постараюсь, чтобы не выгнали меня самого, ибо придет вот такой шустрик, – он постучал себя по карману, где лежала докладная, – придет и разгонит кадры, которые я двадцать лет по человечку собирал. Вы знаете, я сам никогда не был выдающимся демократом, – незаметно для себя перешел на «вы», – рука у меня твердая, порядок люблю. Разгильдяя я тоже могу выставить, но чтобы хорошего работника не-

согласного... А этот – в шею! Нахал. Подпишу заявление...

– Какое еще заявление? – Я почувствовал недоброе, насторожился.

– По собственному... Чего ты глаза таращишь? Не узнаешь Ивана Михайловича?.. Я его домой приглашал, за этим столом чай он у меня пил, полночи объяснялись. Парень толковый, ничего не скажу, из Бауманского училища вышел, мастером у меня начинал. Головастый, можно сказать, парень талант. Но упрямый. Уперся как бык, надо враз ломать, иначе, говорит, уйду! Неинтересно, видите ли, ему, невозможно, говорит, сборочный по бригадному вести, когда все остальные по старинке. Это, говорит, все равно что часть автомобилей на улице в экспериментальном порядке пустить по левой стороне. Прав, конечно, но надо иметь выдержку, терпение. Мальчишка! Нечто вроде ультиматума мне предъявил: или вместе переворачиваем завод, или он уходит. А. каково? Скатертью дорога...

Закашлялся, придавил сигаретку в пепельнице. потянулся за другой, но раздумал.

– Слушай, ты понимаешь, что происходит? «Коллективизация» в промышленности?! Кто бы мог подумать? Уж здесь-то не деревня, не крестьянский двор, общее все, а вот переходим от индивидуальной формы к коллективной в организации труда – и какая острота чувств, какие страсти человеческие! Думаешь, он один такой? Это, так сказать, ультиматум «за», а попробуй начни – посыплются и «против». Так будут говорить: не согласен, ухожу.

Я молчал, думал. Можно ли весь этот переход осуществить бескровно? Теперь есть опыт не только Калужского турбинного, поддержка есть, статьи в печати. Люди должны поверить, не разгонять же? Я его понимал, Ивана Михайловича. Без исключительной смелости Прусса, дерзкой его воли и умения зажечь людей, рабочих не было бы, пожалуй, калужского варианта. Но и Иван Михайлович не трус, умный, решительный директор, и если уж он остановился...

– Иван Михайлович. – говорю, – послушай, сам-то ты веришь? Сам-то как? – Мы все время с ним путаемся: то на «вы», то на «ты».

– Представь себе, верю. Хорошая форма. При индивидуальной сдельщине мучаемся. А здесь мотор почти природный получается, артельный принцип: сделали – получили – поделили – захотелось больше – друг друга подталкиваем – опять сделали – снова поделили... Мотор! Из этого вращения не выпадешь. Я признаю. На сборке у меня хорошо идет, когда механические цеха не подводят. Признаю. Однако любой директор, если честно с тобой будет говорить, вслед за признанием тысячу «но» назовет. Ты вот ездишь по директорам, что наш брат говорит?