Теплые отринувшиеся руки. Зимняя неурядливая погода за скрипучим кузовом машины. Деликатный затылок серьезной Дуси за толстым стеклом.
Я громко смеялся, превозмогая боль. Стареем. Мы всегда охотно целовались в общественных местах. А вообще-то машина — чертовски неустроенное общественное место.
Боли в ноге усилились. Видно, несмотря на гипс, рана чувствовала толчки. Мы все еще не выехали на шоссе.
Внезапно я чертыхнулся, вспомнив того молокососа, за которого заступился вчера у клуба. Он закрывал лицо руками и беспомощно просил: «Братцы, не надо!». Когда я ввязался в драку, он побежал, не оглядываясь.
А потом я подумал о своих ребятах, и мне стало хорошо. Они уже, наверное, узнали об этой истории и сейчас морочат врачу голову своими вопросами. Мне хотелось бы сказать им кое-что перед отъездом. Впрочем, они знают, что их ждет, если они к моему возвращению не закончат монтажные работы. Нас там четырнадцать коммунистов. Мы обещали через месяц, значит, так и будет, будьте покойны!
После того, как я бросил проектную организацию в городе и приехал в этот район на стройку, мне даже в отпуске было тошно без наших сквозняков, без щедрого света электросварки, от которого, кажется, волдыри на глазах вскочат, без таинственной, пахнущей и гулкой пустоты комнат. Эту пустоту люди умеют заполнять мечтами, музыкой, детским смехом. А иногда в моих домах грузно скрипят пьяные сапоги или неслышно передвигается на мягких лапах ханжество. И еще досадна для меня, строителя, безвкусица.
Прости меня, Школяр, но мне кажется, что жена успела убедить тебя, что это красиво — темные дубовые финтифлюшки. Плюнь на дуб. Плюнь на орех, Школяр, плюнь на красное дерево! Я вижу, как ты снова стоишь у классной доски с выпачканными в мелу руками и подчиняешься ультиматуму школьных звонков и не подчиняешься усталости. А твоя жена? Как нам быть великодушными, чтобы не отказать ей в слове, в грубом мужском слове? Как нам быть человечными, чтобы не радоваться ее морщинам — правосудию природы, которое карало и не таких красавиц? И как нам быть последовательными, чтобы, с годами забывая о простреленном на войне сердце, забыть про измену жены?
— Дурацкая погода,— сказал я Вере, потому что об этом легко говорить. Все мы живем под дырявой крышей легких слов. Потом я добавил:
— Я бы мог сегодня улететь на самолете, если бы не ветер.
— А как же я? — спросила Вера.
Я промолчал. Если у тебя готовы ответы на все вопросы жизни, все равно не считай себя умным. Вспомни вопрос, с которым жена отпускает тебя в космический полет или на холостяцкую пирушку: «А как же я?»
— Тебе не холодно, Вера? — не выдержал я молчания.
Я не успел закрыть рот и лязгнул зубами. Вера страшно охнула. Мы почувствовали себя на вздыбленной палубе, которая так и замерла в наклонном положении. Машина уткнулась носом в какую-то канаву. Мои мышцы напряглись — хотелось подтолкнуть, помочь, слиться с дрожью мотора. А потом мне стало смешно, когда я подумал о резине. Ведь это черт знает что, а не резина. Уж я знаю. Лысая резина. Помочись на колесо — забуксует.
Дуся, приоткрыв круглое окошечко, по обыкновению серьезно спросила:
— Как дела?
— Лучше бы сказали, как у вас там дела! — буркнул я, потому что мне было ужасно неудобно лежать вниз головой.
Шофер хлопнул дверцей, для чего-то постучал ногой по баллону и сказал несколько слов, от которых мужчине становится легче. Потом мы услышали ожесточенный стук лопаты. Видно, машина села на раму. Я, взглянув на измученную жену, подумал, что это скверно.
Дуся, похожая на таежного охотника, открыла нашу дверь, и клубы морозного воздуха ворвались в нашу машину. Я мог без труда вообразить, что сейчас из этих клубов вырастет сказочный джин и исполнит все наши желания.
— Нам бы проехать эти пять километров, а там шоссе,— сказала сестра. Смешная медицинская логика: только бы остаться здоровым, и я проживу сто лет.
Шофер попробовал дать задний ход. Он высунулся из кабины и пропесочивал дорогу отборными словечками. Машина буксовала.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
Интервью после поездки по США