Я лежал у самого окна и, когда меня не очень беспокоили боли, смотрел на клочок неба. Доступное только взгляду и похожее за стеклом на музейный экспонат, небо все равно оставалось небом. Я любил его, как могут любить, наверное, одни больные люди.

Иногда через узкий проход между двумя кроватями к окну подходил Семенов или Маклаков. Тогда я начинал стонать, и они спешили уйти, чтобы не слышать меня, и я снова смотрел на небо, где качались темные вершины деревьев.

Может, я стал капризным. Но скорее всего, это у меня с детства, с моего далекого детства на полатях — любовь к высоким окнам и к солнцу, которое переливается через подоконник на пол.

В детстве, бывая с отцом в городе, я любил заглядывать в чужие окна. Я мысленно рисовал чертиков на пыльных крышках роялей и пробовал пальцем острие сабли, повешенной на стене. Меня там окружали таинственные бабушкины сундуки, и диковинные цветы, и клетки с райскими птицами.

Мне не нравились темные окна. Там, куда я заглядывал, под самыми подоконниками лежали солнечные половички. Мечта, проникая в дом, старательно вытирала о них свои босые ноги.

А через много лет, когда мы с женой получили здесь хорошую квартиру, я распахивал окна и, свесившись, заговаривал с прохожими и протягивал мальчишкам конфеты.

Палата, где я лежу, довольно просторная. В ней даже есть какой-то домашний уют. Чувствуется, что здесь гордятся этим: чистотой, фикусами с полированными листьями, салфетками, которые вышивают ночные сестры.

Эти медики, видно, считают, что стоит больницу сделать уютной, и все будет в порядке. А я думаю, что каждый из нас плюнул бы на этот уют и чинил бы дома электроплитку, или ругал с соседом сукиного сына Мобуту, или гладил бы жену по спине, там, где пуговицы от лифчика. Нам нужно гораздо меньше, чем нам дают. Осторожные слова, осторожные движения, предупредительность, от которой разит состраданием,— мне это в тягость. У меня от этого начинает еще сильней болеть нога, и я возвращаюсь к мысли о самом грустном, о том, что скоро меня отвезут в город.

Нас здесь четверо. Семенов и дядя Проня Маклаков — ходячие. У них все позади. Сегодня утром доктор послушал их трубочкой и сказал: «Скоро мы с вами трогательно попрощаемся».

Семенов отрастил себе усы и объявил, что больше не напишет ни одного письма. Зато он со времени обхода, несмотря на мои стоны, торчит у окна, опершись локтями на подоконник. Чтобы походить на мечтателя, человеку часто недостает именно подоконника.

Маклаков, которого я вчера почти не видел, сегодня тоже не выходит из палаты. Говорят, что ему надоело домино. Этот старик уже подумывает о рыбной ловле и вспоминает то время, когда рыбу и бреднем и крыленами брали. Готовясь к выписке, он попросил сестру подарить ему круглую никелированную коробку, в которой хранят бинты и марлю. Кажется, медики называют ее бюксом. Маклаков говорит, что из бюкса получится пескарница лучше не надо. Но сестрица Дуся только посмотрела на него строго-строго; Серьезная сестрица.

Третий лежит рядом со мной. Ему ходить запрещено: сразу начинается одышка и сердцебиение. Он учитель, а фамилия у него какая-то несолидная для его профессии — Школяр.

Вчера, когда меня привезли и уложили на кровать, он посмотрел на меня отсутствующим взглядом. Гипсовая повязка на моей ноге, редкая в этой больнице, как ермолка академика, не вызвала у него ни малейшего интереса. Потом, когда его отнесли на рентген, Семенов мне объяснил, что жена Школяра не вынесла одиночества и куда-то с кем-то уехала. В письме она просила его не беспокоиться, а он, чудак, все поглядывает в окно. Мне его по-настоящему жаль, и я старался не говорить с ним о женщинах.

Сегодня ночью я не спал: какой уж тут сон, если в ноге торчит эта дурацкая пуля! Мне хотелось орать, но крик застревал где-то в глотке, когда я смотрел на Школяра. Он полусидел в кровати и ловил воздух синими губами. Я не стал звать сестру и подал ему воды. Он кивнул мне и сказал, что видел меня на строительстве его школы. Слова с трудом выталкивались его легкими.

Я вспомнил тот день. Директор с молоденькой женой балансировал на лесах. Мои ребята, поглядывая снизу вверх, смачно одобряли бесстыдную работу ветра. Я подошел к нему и отозвал его в сторону и послал к чертовой матери. Кажется, он догадался. Это было не так уж давно.

Ночью я понял, что погода будет нелетная: ветер завывал, как в хорошей радиопостановке.

А утром нам было слышно, как врач кричал в телефонную трубку:

— Огнестрельное ранение... да... в область тазобедренного сустава... тазобедренного... да... у меня нет условий... погода?.. Тогда машиной... да... на своей... да нет же, говорю, условий!..

Дядя Проня покрутил плешивой головой.

— Условия, хм...

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.