- Антон, там умирает Гурвич, он тебя зовет, пойди к нему! Передай еще комитету: я здесь осталась, и, быстро повернувшись, она скрылась за углом улицы.
- Погоди, я сейчас, - задержал Андрейку Антон, спускаясь в подвал, где находились раненые дружинники.
При слабом свете, проникавшем через затянутое паутиной окно, Антон, шагая через неподвижные тела раненых, отыскал Гурвича. Около самой стены, ближе к окну, откуда через разбитое стекло дул холодный ветер, наметая аккуратненькими бугорками снег, лежал он, вытянувшись на разбросанных рогожах; по его лицу, бледному и заостренному, пробежала черная кайма давно небритых волос, и лежало лицо, покойное и как будто улыбающееся.
Гурвич потихоньку, одним пальцем, подзывал Антона с таким видом, словно собирался передать ему какую то хитрую, только сейчас придуманную им штуку.
Антон, коснувшись коленями пола, сел и наклонился.
- Товарищ Антон, - зашептал Гурвич, - слышишь? Да? Ну, посиди у меня немного. Крутит здесь, ой, как крутит! - Ухватился он обеими руками за грудь. - Постой, уйди от окна. Стреляют. А! А я не могу, да... Антон, дай мне воды, я скажу тебе: у меня отец там, в Орше, ты ему напиши: Яков Гурвич - уже большой человек, кончил все науки, ну! Инженером приедет к вам. О - о! Он будет радоваться.
Гурвич закрыл глаза и минуту молчал, захватывая ртом холодную струю воздуха, ресницы упали в глубину провалившихся глаз, в разбитой осколком снаряда груди перекатывалось и всхлипывало.
- Старый отец, - опять заговорил Гурвич, приоткрыв один левый глаз, мудрый отец, он говорил: «Яша, ты же должен отыскать свое крепкое место на земле». Ну, я отыскал, разве нехорошо мне? Да!
Гурвич, не поднимая руки, вытянул из зажатого кулака длинный костистый указательный палец, перебрал губами, лизнул сухим языком запекшуюся на губах сукровицу и тоненьким голоском выдавил: «Напиши ему за все, я скажу тебе...» Он с усилием разодрал глаза, продохнул и поперхнулся. В краях губ закрутилась, вскакивая мелкими пузырями, кровь, на лицо легла нежная ровная синева, палец, шевельнувшись, вытянулся еще дальше и - замер.
С хрустом в коленях поднялся Антон, раздвинул плечи, сильную спину разогнул напрямки, как бывало в работе, когда уставал очень.
Гурвич лежал неподвижный и тихий; под короткими усами медленно стекали в обе стороны тоненькие, красным, набухшим дождевым червяком, струйки крови.
Антон вышел. Надя сидела по-прежнему неподвижно; она, должно быть, не видела Антона, плечи ее сузились, и вся она, с придвинутыми почти к самой груди коленями, казалась подавленной большой невидимой тяжестью.
Антон прошел до угла. Пушечные выстрелы утихали, весь край Большой Пресненской улицы, от Зоологического сада кверху до Волкова переулка и дальше, плавал в огне. Отчаянные крики женщин и детей, беспрерывная ружейная пальба перепутались с треском пожара.
Обозленные солдаты, вымещая злобу, стреляли по перепуганным жителям, поджигали деревянные постройки и, случалось, прикалывали штыками шнырявших повсюду ребят.
Антон, молча, наблюдал разрушающее действие пожара. Чувство ломающей суставы ненависти к победителю и бессилие ноющей болью сосали внутренности.
Понял: ничего теперь не нужно: - ни его физическая сила, ни самый ум, изворотливый и находчивый, и он, Антон Алымов, тридцатилетний рабочий, перекативший через собственную спину полуголодную жизнь тюрьмы и постоянно напряженную работу подполья, ничего здесь поделать не может.
Кончено, надо начинать сызнова! Какая еще предстоит борьба, неизвестно. Знал он одно: нет Шумилина, будет Петров, нет Гробовского, нет Гурвича, придут другие. Антон вздрогнул и передернулся. Позади стоял Андрейка, тянул за рукав и говорил:
- Пойдем, чего стоишь - то, убьют ведь!
Антон не сдвинулся с места, он все еще рассматривал жизнь, а она перед ним - его собственная жизнь, распласталась скатерть только не в цветочных любопытных узорах, а в чернильных пятнах, где покрупней, где помельче пятна. Одно только совсем маленькое - розовое, это Надя. Но теперь оно, это пятнышко, как будто откатилось в сторону; где туг уследить за ним среди других, и нужно ли?
- И тем, идем, брат! - сказал он, и Андрейкина рука утонула в его широкой ладони.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
Первые дни комсомольской литературы
Декабрь пятого года