Помнить — значит жить

Что представляла собой основная масса рабочих даже из европейской части России? В основном — обыкновенные выходцы из крестьян! Первое или второе поколение рабочих. Безусловно, они переваривались в фабричном котле; да, со временем формировался социальный облик рабочего, пролетария, но его мировоззренческий кругозор нередко был ограничен крестьянскими представлениями с признаками мелкобуржуазной психологии. Социальный портрет России выглядел так: из каждых пяти ее жителей четверо — селяне. А прослойка потомственных пролетариев весьма незначительна. И Ленин не случайно подчеркивал, что нам гораздо легче начинать революцию, нежели ее продолжать. В конце концов все решают люди, а сознание очень прочно цепляется за прошлое. Такие нити в мгновение ока не рвутся, что хорошо понимали и первые русские марксисты, в том числе Плеханов. А тут — одна революция за другой, диктатура, терроры, военный коммунизм, коллективизация, нэп, индустриализация... Какой вихрь событий! Наконец, гегемония Сталина, который уже в 1924 году высказался весьма определенно: «...демократии развернутой, полной демократии, очевидно, не будет». Это как раз тот случай, когда слова не расходились с делом. И как это ни странно, при социализме преднамеренно уничтожались демократические традиции, утвердившиеся в буржуазном, капиталистическом, обществе. Тому примеров сколько угодно. Все, что могло пробудить мало-мальски живую мысль, всколыхнуть социальную память, сталинщина беспощадно вытравляла, запрещала, разрушала, перекраивала...

Весь драматизм деформаций социализма как раз и состоит в том, что произошло смещение ценностей: гуманистические идеалы социализма подменялись личной преданностью Сталину, а оно, смещение, и породило культ — режим личной власти.

— Есть точка зрения, что на социально-политической атмосфере сказалось отсутствие оппозиционно здоровых сил, многопартийной системы. Тем самым исключался политический плюрализм...

— Как известно, Ленин не исключал раскола в партии, деформационных процессов в политическом руководстве и стоял на том, чтобы партийные съезды избирали ЦК и ЦКК — Центральную контрольную комиссию, которая бы не только контролировала уплату членских взносов, выполнение Устава партии, политическое руководство на всех уровнях, но и, невзирая на лица, проверяла работу членов ЦК. Одна партия, но два органа: один — политического руководства, а другой — орган контроля политического руководства — суть ленинской концепции. Причем ЦКК избирается только съездом, отчитывается перед съездом. В этом и виделся социалистический плюрализм, который был крайне необходим, ибо уже тогда логика действительности подталкивала к мысли: необходим жесточайший контроль рабочих над аппаратом власти и бюрократией. Но издержки диктатуры, допущенные в ходе социалистического строительства в 20 — 30-х годах, вполне укладывались в стратегический план Сталина. Истребив почти всю ленинскую гвардию — всех тех, кто не вписывался в его Административную Систему, — он начал реализовывать свои гипертрофированные замыслы, сооружать собственную модель социализма... В сущности, так и не произошло разграничения политического и административно-государственного руководства...

Конечно же, задним умом мы все крепки. А в прошлом надо видеть не только черное и белое, но и всю гамму светотеней истории. Только тогда поймем, что человек не в силах оградить себя, свой мозг от противоречий действительности — он обеими ногами в бурлящем мире современности. Поэтому история не есть абстрагированная хроника событий, это живейшая, динамическая область знаний, служащая интересам и потребностям определенной группы людей (народу), которые и упорядочивают все события, факты, явления прошлого и настоящего с учетом своих политических, экономических, эстетических и религиозных воззрений. История всегда содержит в себе субъективное, ориентирована на действительность и сознательность масс. Все это и откладывается в социальной памяти народов.

— Вы, Масхуд Садыкович, уже не раз упомянули словосочетание «социальная память». Что это за понятие? Память людей?

— Нет. Человек биологически смертен, с ним уходит и его память. Есть память иного, особого свойства — надындивидуальная, социальная, хранящаяся в каждой семье, коллективе, классе, нации... Это то, что вырабатывается практикой жизни, объединяет людей, отражает их жизнь, быт, ценности, мировоззрение, психологию эпохи. Словом, социальная память — часть общественного сознания, которая отражает опыт прошлых эпох, цивилизаций в виде информации, выражается через язык, письменность, живопись, фольклор, архитектуру, традиции, обычаи, ритуалы, памятники... Социальная память — не заведомо отлаженный и запрограммированный механизм. Отнюдь, какие-то его невидимые внутренние пружины могут захиреть, ослабнуть, и механизм дает сбои, холостой или даже обратный ход. Сталинщина тому яркий пример. Чтобы разобраться во всей этой механике и кинематике, мы и должны проникнуть в психологию масс.

— Дополню вашу мысль вполне уместным изречением Александра Пушкина: «История, в том числе и древнейшая, — не давно прошедшее вчера, но важнейшее звено живой связи времен; тронь в одном месте, как отзовется вся цепь». Вроде бы, Масхуд Садыкович, прописная истина, доступная даже школьнику...

— Именно. Скажем, некоторые центральные издания с поразительной настойчивостью твердят: дескать, конфликт между армянами и азербайджанцами — всего лишь выходки хулиганствующих оголтелых экстремистов, происки националистов, мафии, коррумпированных элементов. Да, это есть. Однако проблема не только и даже не столько в экстремистах, мафии, в провокационных лозунгах, призывающих к межнациональной и гражданской войне! Мы опять-таки берем то, что на поверхности, а вот дотянуться до истины либо ума не хватает, либо желания...

— Но ведь ясно как божий день: Сумгаит, Карабах — отголоски сталинской Административной Системы, результат извращения ленинской национальной политики.

— Не торопитесь. Понимаете, тут одна эпоха цепляется за другую, и выстроенные вехи времен уводят нас в далекое прошлое. Когда-то от моря и до моря процветала Великая армянская империя, но после того как она приняла христианство, против нее началась непрерывная агрессия со стороны мусульманских государств — Ирана, Турции... Исламская религия претендовала на мировое господство. Более тысячи лет армяне подвергались гонениям, истреблялись мусульманскими фанатиками. Великая империя, как и империи Александра Македонского, Чингисхана, распалась, но, несмотря на то, что армяне антропологически изменились, они сохранили свою удивительно богатую культуру, язык, традиции, национальные ценности! Но чего это стоило, каких жертв!

Двадцатый век — со своими осложнениями, конфликтами. В 1905 году распространен слух, будто армяне намерены восстановить свою империю, ассимилировать мусульман. Возникла страшная резня в городе Шуше, которая вошла в историю как армяно-татарская (в то время татарами назывались все народы нерусского происхождения, включая и азербайджанцев).

В 1915 — 1916 годах Османская империя совершает очередной чудовищный акт геноцида — в течение нескольких дней уничтожается полтора миллиона армян, более 600 тысяч выселяется в бесплодные районы Месопотамии... 1920 год: снова кровь, жертвы, страдания, снова конфликт между армянами и азербайджанцами...

— Мне приходилось слышать мнение, будто в начале двадцатых годов предполагалось передать Нагорный Карабах Армении. Но историки не нашли каких-либо документальных подтверждений — постановлений, декретов по этому поводу. Есть также предположения о решении Сталина оставить Нагорный Карабах в составе Азербайджана, но и они документально ничем не подтверждены. Словом, немало самых противоречивых мнений. У каждой из сторон — участников конфликта есть свои аргументы, к которым нельзя не прислушаться. Подчеркиваю — у каждой! И этот «гордиев узел» не разрубишь топором. Я хочу сказать: спор не разрешить силовыми методами. Это доказали межнациональные конфликты, вспыхивавшие в Закавказье и в двадцатых годах, и в наше время. Проблема гораздо сложней, чем может показаться со стороны: история обоих народов столь тесно переплелась, что сейчас чрезвычайно трудно установить истину, как говорят, в последней инстанции. Выход, наверное, один: обсуждать создавшееся положение взвешенно, спокойно, искать решение вместе. Гнев не лучший советчик. Ни к чему, кроме разъединения людей, он не привел, это теперь всем ясно. С другой стороны, очень непросто сейчас говорить об интернациональной дружбе, сплоченности: за годы застоя эти слова стали «дежурными» для парадных митингов. Вернуть им изначальный, общечеловеческий смысл и содержание — вот, пожалуй, первоочередная задача.

— Что и говорить, многое осталось в памяти армянского народа. И Сумгаит очень больно задел легкоранимое национальное чувство армян, эхом отозвалось прошлое. Иначе и быть не могло. Ленинская идея о необходимости учета национальной специфики народа как раз и предполагает прежде всего учет особенностей исторической памяти народа. Опять-таки видим, что она, память, — это не нечто пылящееся в архивах, заложенное в невостребованных фолиантах, покрывшихся вековой пылью, а живое, пульсирующее явление! И мы его, признаться, недооценили — ни до Сумгаита, ни после. К сожалению, у нас еще не отлажен механизм демократических форм выявления специфических национальных интересов каждого народа в отдельности, не отработаны демократические приемы сочетания интересов одного народа с другим. Вот эта неотлаженность и сказывается по сию пору. Ни одна общность людей, ни один класс, ни профессиональная, ни демографическая группа людей не должна служить вместилищем национальной обиды, иначе создается заведомо чрезвычайно взрывоопасная ситуация.

Специфические запросы национального меньшинства — дело тонкое, а когда они остаются без внимания, то по нарастающей набирает силу психологический феномен — националистическая солидарность, психологическая напряженность. Люди провоцируются на манифестации, митинги, акты самосожжения и прочие крайности.

Вот вам парадокс. В капиталистическом Западном Берлине идут тридцатиминутные радиопередачи на турецком языке для иммигрантов. А в социалистической Москве, где проживают сотни тысяч людей разных национальностей, таких передач нет.

А надо ли говорить, какое значение имеет язык для каждого народа, народности, нации, надо ли повторять, что только через родной или материнский язык возможно становление как личности, так и нации.

— Вероятно, среди прочего вы подразумеваете и Закон Эстонской республики «О государственном языке». А ведь страсти вокруг него кипят до сих пор.

— В любом вопросе нужно уметь видеть главное и второстепенное, уметь отделять зерна от плевел. Есть ли у эстонцев основания беспокоиться за судьбу своего языка? Да, есть. Рождаемость в республике из года в год падает, значительно изменился за последние 20 лет и национальный состав Эстонии — резко возросла доля русскоязычного населения, все реже и реже стала звучать эстонская речь. Отсюда и стремление придать родному языку статус государственного. Это право народа. И такой закон не может осуждаться, если он направлен на сохранение языка, на расширение его социальных функций и не ущемляет интересов других народов: