Поливальщик

Жаманкул не удержался, высказал обиду свою Мырзабеку. Тот только хмыкнул, промямлил под нос:

– Как же так, дорогой? Когда я смотрел ее, она, кажется, была стройной да и лицом бела. Видно, от радости, что выходит замуж, так быстро поправилась. А потом, наверное, разъезжала по аулам, прощалась с подружками, вот и загорела до черноты. Это, милый, не беда-а...

И верно: через несколько дней он привык к молодой ясене. А медовый месяц окончательно растопил обиду. Жаманкул понял, что кряжистые и чернолицые жены тоже на дороге не валяются. Мырзабек при встрече хитро щурил глаза и, на что-то намекая, интересовался: «Ну как, дорогой, ты на меня не в обиде?..» Жаманкул в ответ только растягивал губы до ушей.

– Ну, так слушай, жена. – важно начал Жаманкул после того, как обильный пот выступил на лбу. – Посадили меня, значит, с антеллегентами. Да, да!.. Сам Мырзеке сказал: нечего, дескать, ему, Жаманкулу, со стариками возжаться. Пусть, мол, сидит с антеллегентами. И сам меня, значит, к ним повел... Ну, и сидим, значит, все избранные, важные. Все сплошь ученые. Директор школы, главный зоотехник из центральной усадьбы, главный бухгалтер... Главный агроном еще. Понимаешь: все главные. Ну, и я – само собой – среди них. Главный мираб, значит. И еще там были – ну, как их? – из головы вылетели... Лежим в тени, подушки под бочок подмяли, умные разговоры ведем, похохатываем... – Жаманкул, что-то должно быть, вспомнив, захохотал вдруг, головой потряс – так ему было сейчас хорошо. – Я сидел рядом, прямо вот так, плечом к плечу, с завфермой. Ну, ты знаешь его, нашего Алшеке. Сидим так близко, запросто, даже коленями соприкасаемся. – Жаманкул ткнул кулаком в подстилку, показывая, как близко сидел к нему завфермой. – И всем он, представляешь, говорит: «Жаманкул – один из лучших джигитов нашего аула. Благодаря ему мы всегда обеспечены водой и кормами. Мы намерены такого работника выдвигать выше». Поняла? Так он и сказал: выдвигать. И при этом меня по плечу похлопал.

От долгой речи Жаманкул устал. Он выставился на жену, как бы прося поддержать его в беседе или хоть как-нибудь выразить свое отношение к тому, о чем он рассказывал. Жена, однако, молча прихлебывала чай, и ее безразличие вывело его из себя.

– Эй, ты, слышишь, что сказал обо мне Алшеке? Ты что, от жажды умираешь? Или только сегодня до чая дорвалась? И вообще что это такое?! Я ей рассказываю, а она как воды в рот набрала...

– Ты говори, говори... Я слушаю.

– Как это «говори»? Я что тебе, радио, что ли? Это только радио может болтать весь день о чем попало. А я тебе рассказываю про то, что добрые люди обо мне говорят. Чтобы ты, пустоголовая, соображала, с кем живешь. У других жены с мужьями разгуливают, под боком сидят. А тебя где черт носит? Посмотрела бы, как меня встречают, как под руку ведут, как среди антеллегентов усаживают, ты бы сама выросла на глазах людей и мужа. Почему не ходишь со мной? Или я тебя за ручку должен вести, а?

Катыш и на этот раз не проронила ни слова. Разговор сам по себе оборвался. Чай допили молча. Жена убрала посуду, свернула дастархан. Жаманкул пытался встать, даже одну ногу опустил с дощатого настила, и тут Катыш, вытирая чашки, как бы невзначай выдала главные для нее новости дня: «А сегодня в магазин поступил редкий материал... кримплен».

– Что?! – Жаманкул резко повернулся к жене. – Достала?

– Откуда? Продавец и близко не подпустил. Кончился, говорит.

– Как это не подпустил? Ты что, прокаженная? Не могла ему объяснить? Сказала бы: я жена Жаманкула. Он, может, тебя просто не узнал?

– Почему не узнал? Он ведь не рехнулся.

– Так ты, наверное, предстала перед ним рваная и чумазая, будто только что хлев чистила? Надо было принарядиться, креп-жоржетовое платье напялить...

– Зачем ему мое платье? Он раздал материал тем, кто ему больше по душе.

– А-а... выходит, я ему не по душе?! Выходит, он может со мной не считаться?! – Жаманкул от возмущения руками замахал. – Тот раз он индийский чай не дал. Теперь опять меня обходит. Ойбай-ау, что нее этот стервец передо мной куражится?!

Он спешно схватился за портянки и начал их растягивать с такой силой, с какой опытный продавец натягивает на метр материал. Раздражение в нем нарастало. Казалось, несдобровать сегодня продавцу.

– Почему на меня этот презренный торговец взъелся? Я, кажется, на честь его бабы не покушался. Или он забыл, что я хозяин полноводного арыка? Захочу, так я ему ни капли воды не дам. И пусть хоть позеленеет от горя!

Наконец он намотал портянки и принялся натягивать кирзовые сапоги.

– Так вот, обещаю тебе, до самой осени я оставлю его без полива. Пусть поваляется, у моих ног. Не дам, и все! Пусть у него в саду все дотла сгорит! Пусть все в пыль превратится! Пусть все ветер разнесет! Тогда он поймет, что значит с Жаманкулом связываться! Я мигом его проучу! Зараз на место поставлю!