А потом письма, письма, письма. Письма, которые идут медленно. А потом мучительные сессии, и ожидание встреч, и невыносимые телеграммы: «Приехать не могу». И опять письма. И где-то за строчками вставал брюнет, непроницаемый и молчаливый, как иностранец.

Виктор с радостью поехал в колхоз. Надо было, чтобы все это сместилось на второй план. Чтобы ныла спина и по утрам не встречали тебя понимающие глаза матери.

Вот оно, хлопковое поле. Жесткие стебли больно царапают руки. Белый пух в раскрытых коробочках. Все очень просто. Надо нагибаться и брать этот пух — клочья ночевавшего здесь облака. А потом мешок становится тяжелым. И можно идти к весам и напевать про чемоданчик, который лежал на полочке, и смеяться над неповоротливым Кравченко.

Его окликнула Аня Сергеева. Эта девушка отвергла поэта, и он посвятил ей книжку стихов. Она, говорят, отвадила от дома музыканта, и скрипач поклялся играть чардаш на ее свадьбе — пусть не думает; что он обижен. Умных людей успокаивало то, что она никогда не предлагала дружбу, когда отказывала в любви. Поэтому друзей у нее было много.

— Ты не обижайся на Марину. Просто она гордая, это надо понять.

Он несколько раз встряхнул мешок с хлопком. До нормы еще далеко. Тридцать килограммов — это немало.

— А зачем мне надо понимать? — спросил он и почувствовал, что теряет терпение. Все эти разговоры и насмешки идут даже не от простого любопытства, а от уверенности, что он, Виктор, влюблен в Марину.

Осень стояла властная. По ночам индевела земля, но в полдень степь снова становилась почти знойной. Пахло уходящим летом, степной мокретью, ребячьими кострами.

Почему-то тоскливее всего человеку именно осенью. В Ленинграде идут дожди. Ира торопливо пересекает улицу. Когда она опускает письмо в почтовый ящик, несколько капель попадает на конверт. Где-то в Бологом размыло пути. Письмо задержится.

Ничего, Ира, я подожду!

Он не смог вместе с ней поехать в Ленинград: заболела мать. «Переживем,— говорила Ира,— мы сильные». В день прощания хлопали плащи на ветру. Перрон людный-людный. Здесь нельзя целоваться даже сильным.

Ты говоришь: сильные. А разве для сильных не опасны любые перемены, даже самые лучшие перемены? Ты станешь умнее — тебе могут понравиться другие, ты станешь красивее — и полюбишь красивого, ты добрее будешь — а вдруг по доброте и пожалеешь кого-нибудь? Я не вижу тебя. Я стал забывать твое лицо. Мне не видны отсюда твои хитрые враги и твои настойчивые друзья— непроницаемые брюнеты. Я пишу письма. Нам остались только письма — плохие копии наших чувств.

Солнце уже садилось. Виктор по обыкновению шел сзади других. Сегодня они кончили пораньше в честь воскресенья. Надо было успеть переодеться к вечеру.

Концерт затеяла Вера Гурова. Она отличалась неугомонностью и совершенно бескорыстным желанием находиться в центре студенческой жизни. Самодеятельность начали готовить давно, как только приехали. Алик Городецкий взялся написать куплеты про колхозников. Будут песни, стихи — асе как положено. Астахова просили что-нибудь сыграть. После, вчерашнего он решил не приходить на вечер и сейчас мучительно думал над тем, как бы избежать новых разговоров. Впереди громко обсуждали программу концерта. Виктор немного отстал, чтобы не слышать своей фамилии.

Справа на отшибе приуныла в безветрии крылатая мельница. А еще дальше, как точеные брусочки, белели здания птицефермы. Как-то Марина затянула его туда. Он был оглушен неумолчным шумом: украинские ушанки, леггорны, тяжелые кохинхины горланили, хлопали крыльями и долбили кормушки. Пахло резко, как пахнут живые сборища. А у Марины волосы отдавали горьковатыми степными травами.

Виктор бросил в сенях мешок и прошел в свою комнату. Чистый глиняный пол. Старина и порядочность. В соседней комнате бабушка хитро вплетала мораль в сказки для внучат. Жора и Зина слушали, не перебивая, и только временами сгоняли с нее дрему: «А дальше?»

Он увидел письмо. Оно лежало на видном месте и, может быть, поэтому не бросалось в глаза. Это от Иры — размашистые строчки адреса. Он просил ее ответить прямо — любит или нет. Она запуталась, и ей надо помочь разобраться в сложной сумятице чувств. Уже давно Ира писала ему, что познакомилась с инженером — брюнет и приятно картавит. Но в каждом письме упрямо и бессильно билась фраза: «Люблю только тебя». Он сравнивал эту вереницу совершенно одинаковых фраз, и они казались ему с каждым разом все более и более обескровленными.

И вот он написал ей. Ему нужна определенность. Неясность отношений — это тот же обман, только слово похитрее. Но ему мало простых обещаний. Обещаний с него достаточно. Пусть вышлет нераспечатанным письмо инженера. Он куда-то уехал и писал ей красивые романы с продолжением.

Виктор взвесил в руке пакет — целая бандероль. Он отложил письмо в сторону. А что, если все-таки пойти на вечер?

В дверь постучали. Он обалдело посмотрел на Марину.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.