Где-то скрипнула дверь, и он удивился, как легко слетел с него сон. В следующую же минуту он вспомнил пощечину, которую он залепил Шугаеву, и злую торжественность на лице Марины. А потом, посмотрев на стол с неверными, как у новорожденного теленка, ножками, понял, что дело не только в Марине. Каждый вечер он писал за этим столом письма, и сегодня должен быть ответ на то последнее письмо, после которого он уже не прикасался к бумаге. Вот в чем дело. Виктор попробовал представить, каким оно будет, это письмо. Размашистые строки, ровные, как этажи. Аккуратно зачеркнутые слова — очень обидные или очень ласковые, о которых ему, видно, лучше не знать. И опять, как всегда, тугие ораторские моточки фраз, которые невозможно распутать.

Астахов вскочил с постели и быстро оделся. В хозяйской комнате было тихо. Антонина Ивановна, пожалуй, уже ушла. В сенях он подставил голову под умывальник и подумал, что вряд ли умрет от тоски, пока существует в этой деревне колодец с ледяной водой, пока над крымской степью встает солнце, похожее на астру, и пока живет в нем эта самая тоска, от которой ему никуда не деться.

Прихватив с собой мешок, он направился к домику, выделенному студентам под столовую. Издали он услышал громкий смех и подумал, что одно из тонких назиданий жизни — слушать смех неунывающих людей, у которых с непривычки побаливает спина и которым до чертиков надоела ежедневная лапша с курицей.

На противоположной стороне он увидел почтальона и кивнул ему. Тот тоже ответил кивком, и это означало, что писем нет. Все ясно.

В столовой он посмотрел на Кравченко — широкая спина и вздрагивающие плечи. Этакая мрачная массивная фигура и багровый от натуги легкомысленный затылок. Сделав богатыря, природа, наверное, испугалась: не слишком ли серьезно? И наградила его смешливостью, тонким голосом и склонностью краснеть до самого затылка.

Виктор протиснулся к приятелю, который сидел в самом углу длинного — на двадцать человек — стола. Ему подвинули алюминиевую миску с лапшой. У Вовки Кравченко ложка плясала в руках. Смеялся он расточительно. Знал, что смеха ему отпущено на всю жизнь. Толик Самойлов хохотал с закрытым ртом — у него не хватало переднего зуба. Аня Сергеева, откинувшись к стене, поглядывала на Виктора насмешливыми глазами.

Виктор хладнокровно жевал. Пусть смеются. Смех не выходит из моды. И потом, все это действительно смешно. Он вспомнил, как вчера на танцах к Марине подошел Петр Шугаев. У него нет одного глаза. Когда Шугаев пьянел, его здоровый глаз наливался кровью, а протез продолжал сиять нехмелеющей голубизной, и это подпускало жути к его дурному хмелю. Механик взял Марину за подбородок. Протез поблескивал трезво и равнодушно. Может, Виктор и поверил бы, что это шутка, если бы не этот равнодушный протез.

Да, все глупо получилось. Глупо и смешно, думал Астахов. Он вовсе не метил в герои. Им руководила простая порядочность. А вышло банально. Вчера с перекошенным лицом Шугаев сжал кулаки. Неожиданно между ними встала Марина. Сначала Виктор подумал, что его ударил Петька — звонко прозвучала в клубе ответная пощечина. А потом увидел ее глаза, злые и какие-то торжественные.

В столовой замолчали. Кое-кто уже вышел из-за стола. Кравченко, улыбаясь, вытирал платком жирные губы. Внезапно Виктор почувствовал себя одиноким и неудачливым. Письма идут медленно, а на щеке горит ссадина — кажется, от ее перстенька.

Студенты прошли пыльной деревенской улицей к длинному колхозному сараю. У весов уже стояла Антонина Ивановна — бригадир. Была она немногословна и не делала студентам никаких скидок на ученость.

Филологи любили ее за то, что ясным умом она не походила на большинство литературных героинь.

Виктор поздоровался с ней. Он редко видел ее дома: хозяйка приходила поздно и уходила до свету.

— Марина тебе кланялась,— сказала она серьезно.

— Вот это жест! — восхитился Егор Анисимов.

Студенты рассмеялись. Сумрачный Вася Никитин нетерпеливо перебросил мешок с одного плеча на другое.

— Смертельная скука — это когда юмора нет или когда его очень

много,— сказал он. Все уже знали, что он обожает мрачную шутку.

Они перешли на другой конец поля. Виктор шел сзади всех, рассеянно срывая зеленые хлопковые коробочки. От Иры нет писем. И сегодня не будет. Почтальон не остановил его. Разве обязательно спрашивать почтальона?

...Они учились с ней в одном городе. Он ходил в школу и видел ее на другой стороне улицы — надменную, как никто, и красивую, как все шестнадцатилетние. Иногда он встречал ее на школьных вечерах. Она кружилась с парнями, а он по ее глазам угадывал, какие ей нравятся,— брюнеты, непроницаемые и молчаливые, как иностранцы.

Это было давно. Но и сейчас, приезжая в ракушечный морской городок, он прощает ей все на много лет вперед. Все ему помнится запах сирени, от которого он задохнулся — она защищалась от его губ веточкой сирени...

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.