Александр Мильчаков. В четырнадцать лет — член Социалистического Союза рабочей молодежи. В шестнадцать — большевик. В 1919-м его избрали секретарем Пермского губкома комсомола, а вскоре секретарем Сиббюро ЦК РКСМ. Популярность Мильчакова среди молодежи росла с каждым годом. В1928 году его избирают Генеральным секретарем ЦК ВЛКСМ. С1931 года он на ответственной партийной работе в аппарате ЦК ВКП(б). С 1932-ГО ПО 1938 — на руководящей работе в золотодобывающей промышленности СССР. В конце 1938 года он арестован по клеветническому обвинению. Почти шестнадцать лет — в Норильском и Магаданском лагерях... В1954 году А. И. Мильчаков полностью реабилитирован. ...И часто просматриваю большой семейный архив, сохранившийся у нас в доме после дедушкиной кончины. В ящике письменного стола среди других документов хранится толстая общая тетрадь в коричневом переплете. Это неопубликованная рукопись Александра Ивановича, над которой он работал в 60-х годах. На одной из страниц такая запись: «Когда приходится иной раз поделиться с близкими товарищами или родными людьми «кусочками» воспоминаний о пережитом, слышишь замечания: тебе подобные события, встречи, сцены надо записать... — Но ведь они не будут опубликованы! — Пусть, вставь их для будущих исследователей, для внуков... — Значит, писать все-таки надо.»

С разрешения семьи я взяла на себя смелость подготовить публикацию из неизвестных записей Александра Ивановича Мильчакова.

Наталья Мильчакова, слушатель Высшей комсомольской школы при ЦК ВЛКСМ.

* * *

24 апреля 1954 года я был полностью реабилитирован и смог вернуться в Москву. С тех пор, как я ее «покинул», минуло без малого 16 лет. Я был арестован в день рождения Сталина в декабре 1938 года по ордеру, подписанному Берия и Вышинским и по официальной санкции Л. Кагановича, бывшего тогда народным комиссаром тяжелой промышленности и секретарем ЦК партии.

Военной коллегией Верховного Суда СССР я был осужден сроком на 15 лет заключения с последующим поражением в правах на 5 лет. После осуждения в мае 1939 года этапирован в Норильский заполярный лагерь. Во время этапа два месяца мы находились под Красноярском на пристани в Злобине, где загружали баржи грузами для Норильского строительства. Осенью работали грузчиками в порту Дудинка. В октябре нас перевели в Норильск, где я попал в бригаду подземных рабочих на угольную шахту «Шмидтиха» откатчиком.

5 ноября нас в числе 20 человек, в морозный день, пешком отвели в штрафной лагерный пункт «Коларгон», находившийся в тундре в 18 километрах от Норильска, чтобы там расстрелять.

В числе обреченных на казнь были: сопроцессник Димитрова по Лейпцигскому процессу, бывший секретарь ЦК Болгарского комсомола и член Политбюро Болгарской компартии Благой Попов, заместитель наркома пищевой промышленности СССР Чигринцев, член коллегии Наркомфина СССР Петр Четвериков, начальник Главного управления соляной промышленности СССР Никита Куликов, посол СССР в Румынии Островский, консул в Скандинавских странах, бывший ранее секретарем губкома комсомола на Волге Владимир Фишер, бывший первый секретарь Ереванского горкома партии Абел Ордуханян, бывший секретарь Казанского горкома партии Абдулла Юнусов, профессор истории Сергей Дубровский, профессор права Леонид Гинзбург, профессор права Петр Климов и другие.

Две недели мы ждали расправы. От нас этого особенно и не скрывали. У нас отобрали одежду, одели в тряпье. Нам предложили заказать перед смертью «пожрать и накуриться вдоволь», послав в Норильск подводу за продуктами и табаком. У меня и Куликова личных денег нашлось только на пачку махорки и пачечку курительной бумаги... Приставленный к нам в помощь охране и лагерной администрации комендант из уголовников узнал меня. Он был в Невьянске на Урале старостой старательской артели, когда я в 1937 году посещал невьянские золотые прииски. Комендант сказал мне на ухо: «Батя, вас привезли «на шлепку», мне это точно известно...» И сунул мне в карман бушлата пачку папирос.

Спас нас начальник Норильского строительства и лагеря А. П. Завенягин. Он выждал две недели, а потом вразрез с «директивой центра», под свою ответственность приказал вернуть нас в Норильск. Эта готовившаяся бессудная расправа над нами вызвала много разговоров в лагерях, производительность труда в бригадах заключенных упала.

В Норильске с конца ноября нашу бригаду бросили на земляные работы — копать котлованы под фундаменты большого металлургического завода. Многие товарищи погибли в Норильске от аварий, цинги, абсцесса легких, от непосильного физического труда...

В 1948 году из Норильска (через Москву) я был переброшен в Магадан.

Об этой поездке — самолетом и в мягком вагоне — в дальнейшем я расскажу подробно. Привезли меня тогда в Москву по велению Сталина. И увезли через три месяца в Магадан тоже по взмаху сталинской руки. Берия доложил Сталину, что Мильчаков «ничего не понял, хотя и отсидел десять лет, — себя считает ни в чем не повинным, а виноватыми посадивших его». Сталин тогда махнул рукой...

В Магадане я попал в лагерь для каторжан. Заключенные в этом лагере находились на тюремном; режиме, на одежде носили номера: на спине, на ноге, выше колена, на головном уборе, на лбу. Там меня «стукнул» первый инфаркт.

Работал я там, перед выходом «на вечное поселение», бригадиром бригады землекопов.

На почте пришли в замешательство: вручать ли мне телеграмму о моей реабилитации, полученную в Магадане открытым текстом. «Этакий случай впервые». Затем состоялся мой разговор по телефону с Москвой, с семьей. Волнение мое и семьи описать трудно. Разговору участливо помогали две телефонистки, московская и магаданская.

Последнее посещение спецкомендатуры Министерства госбезопасности в Магадане. И физиономии спецкомендантов выглядят иначе, и разговор ведется на «вы». Начальник Дальстроя «всесильный» чиновник Митраков говорит о готовности содействовать моему скорейшему выезду в Москву, тогда как до этого он заботился о превращении меня в безработного, как только ему становилось известно, что я устроен в какой-либо цех экономистом, нормировщиком или калькулятором...

Я получаю вне очереди билет на прямой рейс самолета Магадан — Москва, а через два дня семья встречает меня на Внуковском аэродроме.

Семья была выселена из дома на ул. Серафимовича в маленькую комнату в Малом Харитоньевском переулке. Сюда меня не прописывали «на площадь жены», так как, по обычаю многих в начале двадцатых годов, мы с Марусей не регистрировали брака. Пришлось нам пойти в загс и оформить брак.

В парткомиссии Московского Комитета партии, куда мы с Марусей пришли с заявлением о восстановлении меня в правах члена партии, мне предложили принести отзывы хотя бы от двух или трех знающих меня старых членов партии. Через два дня я принес в парткомиссию пятнадцать отзывов коммунистов и спросил: «Надо ли продолжать эту кампанию по сбору рекомендаций?»

Я был восстановлен членом партии со стажем с 1919 года, но с указанием перерыва: «с 1942 года по 1954 год». Почему с 1942 года? Выходит, в лагере я был членом партии? Меня «догадались» исключить из партии только в 1942 году, хотя партийный билет изъяли при обыске и аресте в декабре 1938 года.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• …
• 14
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.