Кроме кухни, у него были две комнаты – детская и спальня. В спальне он выделил себе крошечный уголок, перегородил его ситцевой драпировкой и поставил стол, – это было его кабинетом и приемной. Но и с этим уединением пришлось вскоре расстаться: к жене приехала сестра, Екатерина Даниловна. У жены было много сестер, и дети называли их тетей Дашей, тетей Сашей, тетей Машей, а Екатерину Даниловну прозвали тетей Кашей.

Тетя Каша была низкорослая кругленькая женщина, лет тридцати, не живущая с мужем, очень веселая и говорившая, смеясь, про всех, кто бы ни был:

– Все врет!

Когда Лыжин рассказывал однажды о том, что совесть его неспокойна, тетя Каша хохотала и, указывая на него жене и детям, взвизгивала весело:

– Все врет! Все врет!

Про хоругвеносца Лыжин дома тоже рассказывал. Тетя Каша, услыхав, что хоругвеносец как патриот желает бить интеллигенцию, смеялась и возражала:

– Все врет!

Даже когда появилось в газетах известие, будто губернатор кому-то сказал, что уходит добровольно в отставку, тетя Каша уже без смеха и с уважением заявила:

– Не может этого быть: все врет!

С приездом тети Каши Лыжин лишился последнего уголка, где мог бы найти уединение. И он поставил в сенях, возле стеклянной двери, простую тесовую табуретку. На ней, заложив ногу на ногу и подперев ладонями скулы, он просиживал в одиночестве два-три часа. Все спали вокруг него, а он сидел и думал. Так же, как и в участке, он слышал, как тараканы шуршали по обоям, как иногда хрустел или трещал пол, как пробегали мыши. Чтобы быть без людей, но не быть одному, он брал иногда на колени к себе Амку, собаку тети Каши, темную, длинную, на коротких ножках, с узкой мордочкой, помесь таксы.

Иногда ему хотелось кричать о своих думах, кричать, чтобы стало легче, но он знал, что кричать нельзя, потому что спят дети, спит жена, всегда больная, всегда несчастная, которой нужен покой, но которого нет и никогда не будет. Не только крикнуть, но даже шагать, как в участке, Лыжину было нельзя, и он сидел на табуретке одиноко и смирно, почти не шевелясь, иногда лишь схватывал собаку и гладил ее молча. Более этого он ничего не смел делать: он понимал, что он дома, где все спят…

Начинал он понимать также и то, что он болен, и иногда, прижимая к груди теплое мохнатое тело собаки, раскачивался с нею на табурете, точно с ребенком, и, боясь хоть одним звуком нарушить ночную тишину, кричал мысленно:

«Амочка!.. Амка!.. Ведь мы с тобой – как два пса!..»

Иногда Лыжин заходил в детскую, где жили его три маленькие дочери и сын Володя, которому был только год; он умел уже смеяться, умел радостно и беспечно глядеть на отца своими светлыми молочными глазами и называть его «папой», когда Лыжин входил к нему в синей рубашке; когда же он входил в мундире, ребенок настойчиво и капризно тянулся руками к серебристому погону и называл отца уже не папой, а «дядей»…

Глядя на Володю, Лыжин думал, что и сам он, и губернатор, и социалист, и хоругвеносец были когда-то такими же… Все были так же доверчивы, так же смеялись, так же называли кого-нибудь папой… И ему хотелось заглянуть в будущее, за двадцать, за тридцать лет вперед, чтобы увидеть, кем станет его Володя, как он будет думать, что делать, как относиться к отцу… И ему хотелось сказать Володе:

«Что будет с тобой, с твоими сестренками, с твоей мамой, что будет в тетей Кашей, даже с Амкой-собакой, что будет, наконец, со мною самим, если я сорву сейчас с себя этот мундир и брошу его в печку и никогда более не пойду в участок? Что будет завтра же со всеми нами: и с тобой, и со мной, и со всеми?..»

Он закрывал глаза ладонями, крепко упирался в них всем лицом – скулами, щеками и лбом; потом, перекрестивши сына, шел на дежурство, или в наряд на улицу, или в обход по участку, козыряя встречным знакомым, сурово опрашивая городовых и вытягиваясь перед приставом, который за последнее время был строг и уже дважды делал ему замечания.

5

Настали светлые весенние ночи. В отворенные окна доносился запах тополей, доносился стук колес, говор и отдаленный, неясный шум, точно весь город ожил и загудел, как улей.

Запирая на ночь свой кабинет, пристав громко сказал дежурному:

– Надзиратель Лыжин! Ожидаются беспорядки: требую особого внимания на дежурстве; остальное вам все известно.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.