Отважный машинист

- Не покорюсь. По колено в крови буду стоять, а не покорюсь. Тьфу, оглашенный...

Самохин, делая зигзаги, прошелся по палубе, осмотрел отличительные огни. Все было в порядке. Потом, воображая себя капитаном, заорал:

- Эй, на мостике. Лево руля. Еще на пять румбов влево. Либо к черту в котел попадем, либо тараном ад разрушим...

Вернулся в каюту, еще выпил. Вспомнил про свою Анюту, что осталась на берегу, - у нее всегда веселые губы, а в глазах весеннее небо. Приласкаться бы к ней, почувствовать близость женского сердца, расплескаться в любви, как волна на горячем песке, а она так далеко от него.

- Эх, доля моряка. Опять нахлынула тоска.

Машинист подошел к дивану, накрытому простыней и одеялом, присел на край его и запел:

«Голова - ли ты моя удалая,

Долго - ль буду тебя я носить...

А судьба - ли ты моя роковая,

Долго - ли буду с тобою я жить...»

Крепкие мускулы размякли и стали расплываться, как тесто. Он начал валится на один бок и никак не мог выпрямиться. Все забылось, перед глазами кружилось и стены каюты, и стол, и умывальник. Потом ему показалось, что он уже не на судне, а на ковре - самолете, летит выше облаков бродячих, в звездную туманность.

ПРОСНУВШИСЬ, машинист Самохин удивился, что он продолжает лежать в то время, когда ему давно бы уже нужно быть на вахте. Через круглые стекла иллюминаторов вливался дневной свет. Судно качалось, а за бортами слышался гул. Для моряка все это было настолько привычно, что не вызывало никаких сомнений. Он привстал, посмотрел на постель - ноги, обутые в сапоги, оказались на подушке, а под головой ничего не было. Как он попал в каюту капитана и почему спал на его диване? Голова с похмелья трещала, а мысли путались, как оборванные снасти во время ветра.

Он быстро вскочил и выбежал на палубу. Ветер ударил в лицо солеными брызгами и косым дождем, смахнув с глаз последнюю сонливость. На судне не было ни одного человека. Это сразу его отрезвило. Только теперь вспомнил о том, что случилось ночью. Охватил гнев, взбудоражил кровь.

- Куда же они все исчезли анафемы. Не моряками им плавать, а сидеть бы дома, как тараканы в щели.

Машинист, прищурившись, оглядел мутный горизонт, задернутый густой сетью дождя, на берега, - ни одного дымка, ни паруса. Раздраженно выл ветер, взъерошенная поверхность моря зыбилась, лохматилась пеной, покрывалась пузырями, точно пораженная оспой. Торопливо плыли темно - серые тучи, потрясая, как нищие лохмотьями. И среди этой угрюмой пустыни беспомощно качался одинокий «Дельфин», лишенный силы и воли, ставший игрушкою волн.

Самохин вздохнул. Стало невыразимо скучно.

Он вернулся в каюту, опохмелился, закусил остатками вчерашней пищи. В голове стало яснее.

Спустился в машинное отделение, ни о чем не думая. Топка давно погасла, котел похолодел. В мертвой неподвижности застыла машина. Пахло смазочным маслом и ржавой сыростью.

Самохин закурил трубку и, несколько раз затянувшись, крепко задумался. Что нужно делать? Для него ничего не оставалось, как только ждать счастливого случая. Может быть, приблизится какое - нибудь другое судно и выручит его из бедственного положения. Хуже будет, если «Дельфин» сам прибьется к тому или другому берегу. В таком случае можно рассчитывать на спасение только при хорошей погоде.

Он стоял без движения, придерживаясь одной рукой за поручни машины. И в лице и во всей немного согнутой фигуре его была какая - то обреченность, полная готовность принять последний удар. Все звуки, глухо доносившиеся до него, теперь воспринимались не так, как раньше, в другое время, когда исправно работала машина Казалось, что море, ударяя в борта, заваливало судно волнами, как могильщик землей забрасывает гроб, а ветер, завывая, пел погребальные песни.