Интервью с хранителем старинных обоев

Кожа голландского производства. 1730—1740 гг.

С.-Петербург, Зимний дворец. Обои в кабинете Николая I

В общем, архитектору-реставратору Игорю Киселеву, который считается единственным в России экспертом по старинным обоям, со мной крупно повезло. Я попросил его встретиться, потому что у меня вдруг мелькнуло подозрение: а не такой же ли он обоененавистник, как и я? Дело в том, что Игорь Киселев располагает научным собранием обоев в 1500 экземпляров. Самые старые относятся к началу XVIII века. Образцы из разных стран – по большей части из России, но есть и из Европы, а также Америки, где Киселев живет с 90-х годов.

Я подумал: не может человек держать такое количество старых обоев просто из любви к предмету. А вот из ненависти – очень может быть. Вроде как он их взял в плен и теперь злорадствует, держит под надзором. Но ведь что-то за этим явно кроется. Может, обои хотят передать нам важное послание, рассказать, что они видели двести лет назад, и предостеречь от возможных ошибок, а он им не дает? Или наоборот: они не хотят ничего рассказывать, а Киселев пытается выбить из них какое-то признание?

В любом случае мы с ним, похоже, единомышленники. А раз так, надо, конечно, встретиться и говорить.

Пирог жизни

Утро. Игорь Киселев внимательно пьет капучино. Он вообще все делает внимательно и аккуратно. От десерта отказался. Зато обои с принтами кофейных зерен окинул хоть и беглым, но невероятно цепким взглядом. Просто блеснул глазами из-под очков, и все: глупые, невинные обои из кафе уже аннотированы и занесены в обширный каталог памяти, куда-нибудь в раздел «разное» или «всякая всячина».

– Игорь Андреевич, почему именно обои?

– Да я ведь не только обоями занимаюсь. Я реставратор, занимаюсь интерьерами вообще. Паркетом, дверями, окнами. Но и обоями тоже. Должен сказать, что я совсем не первый об этом задумался.

– Для кого вы все это делали?

– Раньше я думал, что для человечества. Сейчас – что все делаю для себя, в свое удовольствие. Результат, как мне кажется, правильный, потому что иначе была бы утрачена какая-то страница национальной истории, а я ее попытался сохранить. И не только я.

Москва, дом Всеволожского. Обои в гостиной. Конец XVIII века

Все обойные трофеи Киселева содержатся в специальных альбомах, чьи листы можно только перекладывать и ни в коем случае не переворачивать. Стенания не умолкают в его доме в Филадельфии ни на секунду. Это 1500 экспонатов взывают к Киселеву из прошлого.

– Послушай! – пронзительно и глухо стонет блекло-желтый обрывок 10x10 см. – Выпусти меня отсюда, и я поведаю тебе о человеческих страстях. Это говорю я, клок обоев из квартиры Сергея Есенина в Померанцевом переулке! Я видел кровь! Видел, как водка льется рекой. Дым коромыслом… Нынче юность моя отшумела, как подгнивший под окнами клен… Зачем ты увез меня в Америку? Здесь одни американцы.

– Ах, нет! – возражает другой фрагмент неописуемого изящества: желтый фон и сверху бордюр с пышными розами. – Путешествия всегда были приятнейшей мечтой нашего сердца. Это говорим мы, обои из бального зала в свибловском доме Карамзина. Сколько любезнейших людей мы повидали! Сколько игривых жестов открывалось нам с высоты…

– Джизас Крайст! – изумляются американские обои 1850 года. – Здесь же так хорошо! Демократия. Дороги. Какого вам еще рожна? Сидите спокойно в своих альбомах и радуйтесь.

Такая напряженная обстановка не может не нервировать владельца собрания. Время от времени он приезжает в Россию – отдохнуть и поработать по приглашению музеев или частных владельцев старинной недвижимости. Поработать – это значит проанализировать остатки образцов интерьера и написать экспертное заключение: что поддается восстановлению, а что безнадежно утеряно. Часто Киселева вызывают, когда исследовать уже нечего.

Москва, дом Лермонтова. Обои в прихожей. 1815 год

– Когда вы приходите на исторический объект, там можно найти какие‑то образцы, а может, и целые фрагменты, и по ним полностью воссоздать обои. А меня зовут, когда уже все готово, покрашено. В доме были обои, но их никто не исследовал, и все уже заштукатурили и подготовили под чистовую отделку. Недавно я отказался от сотрудничества с Большим театром. Конечно, на Большом театре надо было делать исследования с самого начала. А сейчас это уже бесполезно, слишком поздно.

Еще один трагический случай. Сейчас идет реставрация музея Герцена в Сивцевом Вражке. Дом деревянный. Он принадлежал одному из самых богатых людей в России – Яковлеву, отцу Герцена. И что я увидел: рабочие со стен сбивают подлинные, герценовские обои. Там остались в парадных комнатах несколько бумажных клочков, остальное все удалено и выброшено. А ведь у них, до того как они начали сдирать, был полный объем всех интерьеров!

В начале 70-х годов, когда Киселев только закончил Университет землеустройства, он ходил по строящейся Москве с чемоданчиком и отважно залезал в дома, предназначенные под снос. В чемоданчике были пила, «фомка» (лом с раздвоенными концами), хитрые и тонкие зубоврачебные приборы, фонарь, карандаши, рулетка и т. д. Все это для того, чтобы обмерить, зафиксировать, исследовать краску на дверях, окнах и стенах. И, конечно, сбить штукатурку, чтобы обнаружить под ней так называемый «слоеный пирог» из обоев. В пироге может быть до 15–20 слоев. Это как годовые кольца дома. 20 слоев – почти двести лет жизни.

Обивочная ткань для мебели. Конец XIX век

– Снимается этот «пирог» просто: отдирается, и все. В рубленых домах обои редко клеились на деревяшку. Они клеились на промежуточный подготовительный слой, как сейчас сначала газеты клеят. Вот его трудно отодрать. А сами обои от этого слоя отдираются легко. Потом их надо отпаривать, отмачивать. Можно просто в ванне. Причем есть определенное время, которое обои должны пролежать в ванне, чтобы не расползтись в кашу. Там все очень тонко: надо смотреть, какие слои, какая твердость клея – от этого зависит время отпаривания. Но в любом случае это не более 15 минут. В процессе вы пробуете, хорошо ли отслаивается, не размякла ли слишком бумага. Пробуете прямо руками, или пинцетом, или скальпелем.