Обречен на победу

Странное дело, слыл подполковник лукавым хитрецом, таковым, видимо, и являлся. Однако хитрил он и лукавил только в вопросах второстепенных и только с подчиненными. Ну, к примеру, убедить человека, что неинтересное и второстепенное дело является наиважнейшим, что отпуск в ноябре значительно интереснее, чем в июле. Или еще что-то в этом духе...

Стоило Борису Петровичу оказаться в «кабинете с ковром», как подполковник разительно менялся, становился прямолинеен, порой дерзок. Недостатки свои он знал, даже пытался перевоспитываться. Порой ему удавалось промолчать, но получалось в результате только хуже. «Видели, даже рта открыть не желает, вся рота идет не в ногу, один Серов в ногу, либо просто не идет, на месте стоит, как памятник себе». Когда данное качество Серова сформировалось окончательно и он его осознал, вновь попытался было с собой бороться, очень быстро устал и бессмысленную затею бросил.

Большинство руководителей Серова ценило, некоторые даже весьма, но как есть он начальник отдела и подполковник, так пусть и будет, лучше его мы не найдем, а выше ему подниматься ни к чему: с ним не договоришься, ждать от него можно невесть чего.

Вот с таким человеком и свела жизнь старшего оперуполномоченного Гурова. Вчера Серов позвонил в Москву генералу Турилину, беспокоить начальство он никогда не боялся. Константин Константинович выслушал его и сказал коротко:

— Хорошо. Он останется. До свидания. Сегодня Серов пришел в кабинет еще раньше

обычного, написал на Гурова аттестацию по ликвидации группы, мучился над вторым рапортом. Что в министерстве майора Гурова серьезно отметят, Серов не верил. Ну, похлопают парня по плечу, в лучшем случае объявят благодарность, на этом все и кончится. Работает парень на «дядю». Однако решение свое Серов считал правильным и менять его не собирался. «Бумага» у Серова не получалась, слова выползали то напыщенные, то безликие-подслеповатые. Он маялся, смотрел, на часы, решал: может, машину за Гуровым послать? Недописанный. рапорт он наконец спрятал в стол, позвонил на квартиру следователю Фирсову.

— Здравствуй, Олегович. Серов говорит. Кончай кофейничать или чаевничать, приходи ко мне, помощь твоя нужна.

— Слушай, Борис,— ответил Фирсов.— Я еще не в курсе дела. В папке полно мусора, главные свидетели не допрошены...

— Мне твои знания дела пока ни к чему,— перебил Серов.— Ты мне сейчас сам как свидетель нужен. И не часто я тебя прошу.

— Хорошо, через полчасика явлюсь. — Фирсов сухо рассмеялся.— Непредсказуемый ты мужик, Борис! — И положил трубку.

Хотя от «Центральной» до управления можно дойти не торопясь, минут за пятнадцать, Серов послал за Гуровым машину.

Следователь прокуратуры Николай Олегович Фирсов был у него даже раньше чем через полчаса. Поздоровавшись, спросил:

— Борис Петрович, вы, конечно, знаете, что я сухарь и буквоед?

— Ведомо. А мы давно на «вы» перешли?

— Я, Борис, к тому тебе напоминаю, чтобы ты свои просьбы соразмерял с моим скверным характером. Какого свидетеля ты собрался из меня сделать?

И, как в театре, на прозвучавшую реплику открылась дверь и вошел Гуров.

— Здравствуйте,— он поклонился Фирсову, повернулся к Серову, но тот его опередил. Оттолкнув кресло, вышел из-за стола и заговорил громко, словно с трибуны:

— Ну, виноват! Виноват! А ты прости меня! Я не со зла, а для пользы дела! Я не трус и не самодур!

Гуров приготовил речь, но от такого напора растерялся, да и Серов не давал ему слова вставить.

— Убийца сидит в биографии Астахова. У тебя с Павлом контакт, которого не установить ни мне, ни тем более прокуратуре. Следователь каждое слово записывает, а тут надо часами разговаривать, необходимо по жизни Павла на четвереньках ползать, во все тайные уголки заглянуть и к каждому его знакомому принюхаться. И лучше тебя это никто сделать не может. И не потому, что ты гений, а так жизнь легла. Я старше тебя и по возрасту, и по званию. При свидетелях, вот прокуратура сидит, извиняюсь! Все! Ты доволен?