Селенга Иван Архипович.

Лежат, где упали.

Один уцелел. Шебенко. Он был в том экипаже, как я у него, оператором. Все говорили тогда – чудо. Он молчал. Он и теперь молчит.

Сталинградский лист

Никогда я не увлекался шахматами или рыбной ловлей, охотой или, скажем, рысистыми испытаниями лошадей. Так уж воспитали: работа, работа и работа. Только не подумайте – хвалится. Гордиться тут совершенно нечем, скорее, сожалеть надо: жизнь на исходе, а страсть, азарт прошли стороной... Утешаюсь, как могу, – не каждому, мол, дано... Да-а, один вот родился с абсолютным музыкальным слухом, а другой – нет, и тут уж ничего не поделаешь.

Впрочем, если разобраться как следует, то и у меня, пожалуй, кое-какие пристрастия, кроме работы, обнаружатся. Но сначала кое-что о моей работе.

Раньше такое славное бытовало в жизни словечко – мастеровой. Оно и к плотнику, и к слесарю, и к токарю могло быть отнесено; суть словечка не в том заключалась, что делал человек, а как! Если работал основательно, сноровисто, на совесть, а иначе сказать, мастеровито, то и был тот человек мастеровой.

Я – из мастеровых и сам мастеровой. Начинал слесаришкой, подрос и как-то незаметно к станкам приспособился, а в армии из меня сделали сперва моториста, а потом авиационного механика.

Служба, сказку откровенно, не для всякого: мороз, ветер, ночь, день – значения не имеет, самолет должен быть готов к вылету, и никаких уважительных причин, никаких оправданий... Готов – сказать легко, а ежели он приковылял с плоскостями, как решето, если тяга руля высоты на честном слове держится и два цилиндра осколками побиты... Вот и крутись и вводи, как хочешь, в строй. А запасных тяг на складе нет, и цилиндры менять полагается в закрытом помещении, а не под дождем...

– Степаныч, – говорит при том летчик, – умри, а к утру сделай. Ему-то хорошо: я сделаю, он улетит, а тут сиди и переживай...

Вообще я летчикам не завидую: всю жизнь по самому краю ходить, какая радость? Верно, почетом, наградами они обеспечены. Факт. Многие, между прочим, летчики из механиков вышли, переучились. Сам Покрышкин из технарей. Но меня не тянуло.

Помню, садился мой командир Ашот Ованесов с подбитыми плоскостями, покалеченным шасси, поцарапался на приземлении умеренно, но беда – винт загнул. Как плоскости латать – не вопрос, как шасси перебирать – тоже не вопрос, а что с винтом делать? По довоенным нормам полагалось менять. А на что, когда нет резерва?

Снимаю, разбираю... Кладу погнутую лопасть на сосновую доску сороковку, сороковкой накрываю, прошу шофера бензозаправщика, значит, аккуратненько наехать, придавить машиной...

– Ты в уме? – не соглашается мужик. Настаиваю.

И что же? Обе лопасти выправил, винт собрал, отбалансировал. Ашот сначала на земле, потом в воздухе опробовал – не трясет.

Или другой пример: балда Остапенко, оружейник наш, так синхронизатор отрегулировать сумел, что сам, своею собственной рукой прострелил лопасть, тоже хорошая потеха была! Как, спрашивается, сквозное отверстие в воздушном винте заделывать? Никто не знает. Не предусмотренный наукой вариант...

– А что ребята скажут, Степаныч? Самострел! Подумай только, – это Ашот мне говорит. И я его понимаю: большие бои идут, некрасиво может получиться.

Пошел в ремонтные мастерские, выточил пробку, потом рассверлил пробоину до нормального отверстия, нарезал газовую резьбу, завернул пробку, расчеканил по окружности, шлифанул. Зову Остапенко, спрашиваю:

– Ну найдешь свою дырку, балбес?

Не нашел. А я торжествую: смог, отважился! Вот такая у меня работа была.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.