— Нет, все, слава богу, на месте... Простите, а почему вас это интересует?
— Проверяем одно обстоятельство, — уклонился от подробностей. — Благодарю вас и простите за беспокойство. — Он поспешил положить трубку...
Человек похитил папку, почти тут же возвратил, все содержимое ее в целости. Эта внешняя странность вдруг осветилась мыслью, которая родилась из событий минувших двух дней, свежих, еще не задавленных в памяти, не осевших в ее глубине под тяжестью каждодневной рутины. Но нанизать на эту мысль, как на иглу, факты в их логической сообразности Щерба не успел: дверь без стука отворилась, и вошел Сергей Ильич.
— А который час? — спросил Щерба, вскидывая глаза.
— Четверть седьмого... Я не вовремя?
— Садись. Хватит на сегодня. — Щерба вышел из-за стола, открыл фрамугу. — С работы?
— Да.
— Летят дни, летят! — Он потер ладонями лицо, отчего рыжеватые волосинки бровей вздыбились кустиками. — Когда собираешься в отпуск?
— Еще не знаю. Где путевки взять? Дикарями сейчас немыслимо, а две путевки, чтоб с одного срока...
— Юрку Кухаря давно видел? — спросил вдруг Щерба.
— На похоронах Богдана Григорьевича. А что?
— Я тебе расскажу об одном дельце, только ты не болтай... Помнишь, в начале семидесятых был скандал — исключили из партии некоего командира партизанского отряда за самосуд?
— Что-то слышал тогда, сейчас уже не помню.
— Фамилия его Зданевич. Пять лет назад он умер. Так вот, руку к этому исключению приложил брат Юрки Кухаря... — И Щерба, не трогая подробностей, изложил суть истории, неожиданно всплывшей для него самого.
— Миленький детектив, — выслушав, сказал Сергей Ильич. — Как же теперь обком будет выкручиваться?
— Это их забота. Но представляешь, как засуетится Юрка Кухарь! Он ведь непременно узнает. Нажмет на все рычаги. У покойного братца в Киеве была рука, и не одна. Так что готовься, Юрка начнет и тебя обхаживать, чтоб ты на меня давил. Осведомленность не проявляй. Тут в ход пойдет весь его арсенал: демагогия, лесть, обещания, посулы, лирика воспоминаний о днях юности... И так далее. Вся вонь. Он же любит наслаждаться собственной вонью, как солдат в казарме.
— А что ты можешь сделать?! Даже если бы захотел!
Юрий Кондратьевич Кухарь продумал, как он считал, весь предстоящий разговор со Щербой, и потому, распахивая дверь прокуратуры, был спокоен. Но когда поднялся на этаж, где был кабинет Щербы, вдруг всего облило потом, как бывает в обмороке. Идя по коридору, где одна за другой белели красивые филенчатые двери с табличками фамилий, встречаясь с сотрудниками прокуратуры, которые попадались навстречу, входили в эти двери, выходили из них и равнодушно-деловито шествовали по своим делам, даже не задерживаясь взглядом на Кухаре, как на обычном посетителе, каких сюда приглашают немало, он впервые понял, куда пришел и к кому идет сейчас. Но о чем-либо думать-передумывать уже было поздно. Лишь упрямо и жестко, как в отчаянии, шевельнулось в нем прежнее: «Нет, брата в обиду не дам. Тимофей не заслужил, чтоб я его предал! Не дам позорить нашу фамилию!..»
— Напротив кабинета Щербы на тяжелой скамье сидел молодой человек. Вы сюда? — спросил его Кухарь.
— Да, — кивнул тот.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.