Неспешная беседа слов

– Ритм? – Он удивленно промолчал. – Никогда не думал об этом. Все получается непроизвольно. Тут я многое взял от крестьянской речи. Она напоминает, что сложные чувства выражаются простыми словами. В этом мудрость. Когда я вижу огромную фразу с деепричастиями, с придаточными предложениями, мне кажется, писатель уходит в нее, доказывает, что он писатель. Фраза должна быть как воздух. Вот мы не ощущаем здорового сердца – так и саму фразу не должно быть видно. Когда я заканчиваю болванку, все сложные предложения стараюсь сократить. Начинаю смотреть на знаки препинания – они от лукавого. Если их много, значит, дыхания не хватило.

Вообще пишу медленно – по полгода иной рассказ, все вязнет. Особенно не даются первые две-три фразы, и очень для меня важно найти конец вещи. Медленно пишу не оттого, что слова мучают. Нет, мысль кажется примитивной. Я становлюсь в положение героя, сокрушенно думаю: себя не знаю, а героя узнал. Начинаю себя копать и копать... Вот жена, первый мой критик, считает, что я часто «записываю» свои вещи. Может быть, боюсь до конца быть откровенным? Вдруг увидят что-то личное?

Взыскательность художника. Неуверенность человека. Органично ли такое сочетание в писателе? Тем, кто «блестяще описывает процессы» и которых «трудно читать», как говорит Потанин, это наверное, не пристало. Для других, истинных, пишущих «историю души», колебимость естественна.

– Писательство – это состояние души, – уточняет Виктор Федорович. – Его нельзя вызвать искусственно, оно должно быть как дыхание. Привнесенный здесь кислород – уже игра. Писательство выше, нравственней других профессий. Даже никудышного писателя литература бережет, оберегает строй мыслей. И все же ты обязан любить человека, не любишь – правдиво не напишешь.

Из дневника Виктора Потанина:

«Обязательно в самой последней печали – просвет, окно. Печаль для читателя забывается, он привык, что у всех горе. А просвет, окошечко остается в памяти, в сознании, так всегда в классике. «Оливер Твист», часто Чехов в монологах о будущем...»

«Есть книга, о которых тоскуешь так же остро, как о человеке. Когда они где-то далеко – тебе больно, что с ними что-то может случиться – несчастье ли, печаль, катастрофа (пожар). Встреча с ними – праздник, который ждал долго, и вот он пришел незаметно, как ветерок подул на лицо...»

Здравствующий писатель и уроки классики. Голоса любимых книг так или иначе отзовутся в собственных сочинениях. Хотя и не принял всерьез Виктор Федорович вопроса о ритме в его прозе, да ведь есть тому мнению предпосылки. В молодые годы он зачитывался С. Сергеевым-Ценским.

– А в тридцать лет остыл, – сказал Виктор Федорович, – понял, что ради ритма он мысль может далеко запрятать...

Почитает Потанин Андрея Платонова. Близки И. Бунин, М. Булгаков, «Люди из захолустья» А. Малышкина, Н. Зарудин.

– Чехов для меня как школьный учитель, – говорит Виктор Федорович. – Очень люблю Егорушку из «Степи». В смысле чистоты и нравственности – шекспировский характер.

Не случайно у Потанина много рассказов. Часто небольшие по объему – они емкие. Порукой этому, что по его «Белым яблоням» сняли фильм «Живой срез»-. Другой вопрос, как привычно потерпел от экранизаторов еще один писатель:

– Впечатление такое, будто снимали для показа способностей оператора и того, как режиссер умеет свою спиральку закручивать.

Рассказ для Потанина – «счастливое мгновение». Сколько их, философичных, ухватывает он в самом обыденном! Вот, например, недавняя его вещичка «Однажды зимой». Действующие лица: потанинская семья, в том числе и коты. Писатель принес в квартиру погибавшего в сугробе котенка. У всех в доме свои заботы, занятия, но это событие соединило, тронуло прихотливые душевные струны каждого.

– Пусть будет Бекар! Это с музыкой связано, – закричала весело Катя. Она пошла нынче в музыкальную школу, и ее забавляли новые и звучные термины.

– Нет уж! Пусть будет Бэта. – сказал я. точно отрезал. – В детстве у меня была хорошая собака Альфа, а этот найденыш пусть будет Бэта...

– Ну и чудышко. такой еще не бывало! – говорила мать и смотрела на Бэту восторженными глазами.

– Да, своеобразная. И весьма, весьма... – соглашалась жена и загадочно щурилась.

О чем еще предельно коротко, незамысловато рассказано? Где спала, как ела, как играла, как дружила Бэта со старым котом Григорием, как вместе с людьми переживала его болезнь и смерть. Штрихи, мгновения. Просто, как в притче. Как в притче, многозначны всего две фразы финала: «Иногда мне грустно и тяжело, и в такие минуты я мысленно обращаюсь к Бэте – да продли, судьба, твои дни. Потому что, пока ты жива, мне как-то легче, надежней, потому что все мы братья на этой земле – и деревья, и птицы, и звери, и человек».

Живет Виктор Федорович в просторной трехкомнатной квартире старинного курганского дома. Пишет в своем кабинете обычно ранним утром. Днем у лауреата премии Ленинского комсомола В. Потанина много служебных и общественных забот. Работает он консультантом местного отделения Союза писателей СССР. А сколько помимо этого дел! Депутат Курганского областного Совета народных депутатов, член президиума местного общества книголюбов, Общества советско-монгольской дружбы; член правления Союза писателей РСФСР, член советов по русской, узбекской прозе; член редколлегии журнала «Урал», редсоветов издательства «Современник», «Уральской библиотеки». И разве откажешься от многочисленных выступлений перед читателями родного Зауралья?