Неспешная беседа слов

О В. Распутине когда-то расспрашивали Потанина французские читатели в Тулузском университете. Да по-иному: те больше интересовались покроем его костюма, любимыми блюдами...

Знаменитые собратья по перу. Среди наставников Потанин называет Юрия Бондарева. На особенном месте – Виктор Астафьев.

– Я не знаю человека добрее и умнее Виктора Петровича, – говорит писатель. – Причем проявление его ума не во фразах, а в постоянном отзывчивом состоянии души, которая добрая трижды. Из раненный, всю войну он прошел рядовым. И поэтому и по многому другому астафьевский гуманизм так огромен, космичен.

Родство духовное. Вот что написал Астафьев о повести Потанина «Пристань»: «Я рад и счастлив, что могу тебе написать одобрительное письмо, ибо мне было бы тяжело, если б твоя повесть не понравилась и пришлось бы писать горькую правду, стараясь при этом не убить тебя, потому как знаю, что ты человек ранимый и довольно одинокий в своей рабочей грусти и сердечной печали...

Хорошая повесть! Чистая и горькая, как и вся жизнь наших несчастных и добрых людей, особливо женщин. Всю ты свою тихую душу, всю свою сосредоточенно-умную печаль вложил в эту вещь. Спасибо тебе, особенно за язык – так он меня порадовал своей земной первозданностью, своей обыденной красотой и благозвучностью...»

«Пристань» дружно признана критиками, пожалуй, самым сильным произведением писателя. Он же многого ждал от оценки повести «На чужой стороне». Интересного психологического рисунка ее герой. Это крестьянский сын Веня Китасов, живущий случайными заработками в городе. Неудавшийся художник, по выходным он приезжает в свой огромный, величественный дом, где давно царит мерзость запустения. В одиночестве он пьет водку, мечтает о циркачке из «шапито», пишет свои странные картины: с синими человеческими лицами, с двойными солнцем, луной на небесах. Главное же – в его отчуждении к укладу деревенской жизни."Он мстит ему, сжигая будто на века возведенный родительский дом.

Тип мироощущение героя своеобразны и, наверное, острый повод для размышлений о судьбах деревни.

Виктор Федорович рассказывает:

– Веня – элемент деклассированный, каким стал крестьянин, потерявший свое нутро; как Антей, оторвавшийся от земли. Не получилось из него ни художника, ни человека, ни даже созерцателя жизни. Хотя он способен любить, по-своему любит родные стены. Качни его в сторону дома, и Китасов снова мог бы стать самим собой. Но тогда я не видел реальной силы в деревне, которая могла бы это сделать.

Сегодня другое, – продолжает писатель, – на селе появляются люди, подвижники, причем из той же самой молодежи, из вчерашних комсомольцев. Словно организм русской земли, хлебного поля выдвинул, призвал воодушевленных хозяев. Сейчас бы я по-другому закончил повесть. Дописал бы сцену пожара Вениного дома. Он не убежал бы, потушил пламя, остался с просветленными глазами на пепелище. Он понял бы весь ужас сделанного.

Самоотверженные люди, о которых сказал Виктор Федорович, его единомышленники – такие же ему задушевные товарищи, как и скотник Юрий Родионов. Например, тридцатилетний председатель местного колхоза «Россия» Виктор Архипов и его жена4.Людмила. главный экономист хозяйства. С тремя детьми они живут на оснащенной и возделанной по последнему «агрослову» усадьбе в капитальном доме, построенном своими руками, комфортабельном на диво. Все здесь на диво лентяям. Председатель, несмотря на больное сердце, спит мало, берется за вилы, заводит трактор, если необходимо.

– Архипов – интеллигент в высшем смысле это го слова, – говорит писатель. – Человек для других горит и сгорает. Он верит свято, что и личным примером можно изменить жизнь окружающих тебя людей.

Потанин волнуется, пряди волос рассыпались по лбу, в распахнутых глазах точки зрачков пронзительны:

– Такая же личность – врач Николай Тихоми ров из санатория для нервных детей около нашего села. Откуда эти сельские интеллигенты, патриоты? На первый взгляд их романтизм должен противоречить деловым качествам. Но это не так. Просто, помимо доброты, знаний, в них заложена мечта, крестьянски природная. Вот дед Тихомирова с детства внушал ему по-язычески, что душа есть и у воды и у рыб. И беспредельна она в человеке. И юноша решил посвятить себя медицине. Кто лучше врача может действенно помогать людям, тем же больным детям!

Потанин говорил, как декламировал:

– Целительна интеллигентность такой пробы. Позавидуем тем, у кого она в истоках. Но ведь идея может убывать. Потому что любая вещь, по необъявленному закону философии, со временем убывает. Да и как может быть иначе! Все взаимосвязано. Вот выкачивают озера, засоряют реки, вырубаются леса. Мать-природа вырезается под корень! Но воюя с матерью, мы воюем со своей совестью. В итоге интеллигентности может быть меньше и меньше. Детям нужно внушать, пусть условно, о душе каждой травинки и птицы, которую нельзя убивать. Спасая идею нравственности, спасем ребенка. И тогда для него, взрослого, не будет разницы между общественным и личным. Так как общественное – это природа, все, что есть на Земле... Я мечтаю, чтобы от людей шло сияние доброты. Общаясь с лучшими из них, подобными Архипову, Тихомирову, я как бы протираю свой механизм мягкой, войлочной тряпочкой.

Из дневника Виктора Потанина:

«Все, что в детстве сердечно, наивно, просто, то в старости разовьется в доброту. А то, что в детстве рационально, пытательно, то в старости – зло, надсада, злопыхательство...»

«Когда я смотрю на лицо, я вижу всегда его части: глаза, лоб, подбородок, потом в портрете я отсекаю все лишнее, у меня остается какая-то деформация, моя милая, дорогая деформация...»

– Виктор Федорович, в вашей прозе почти нет причастных и деепричастных оборотов. То ли поэтому, то ли от другого какого-то приема, некоей заданности, что ли, за словами постоянно угадывается порой напряженный ритм. Как вам удается это? – спросил я писателя.