… Не речку перейти

С той, что была, да прошла?

Или с той, что будет, да все равно пройдет, оборвется на радостном стоне и опадет белым цветом в черную, жирную, весеннюю землю? Или останется?

Сейчас самое время защелкать соловьям по черемушникам. Но из-за холодов соловьи сюда не прилетают, и девушка-метеоролог говорила мне:

– Я слышала с чужих слов, что соловьи очень красиво поют. Как они поют на самом деле, я не знаю. У нас кедровки в кедрах хорошо пощелкивают. А соловьев я все равно послушаю где-нибудь в Курской области...

Как хорошо, как славно, как светло на душе: черемуха цветет!

Она бушует здесь белым дурманным кратким огнем, и, отцветая в низовьях, цвет ее неспешно поднимается в верховья и разбегается по гремучим верховым притокам.

Уральская цветет.

Об эту пору я люблю на лодке подниматься по Вишере – догонять цвет черемухи. Я еду так, чтобы не обогнать его и не отстать от него – вровень с ним еду. Я останавливаюсь в деревнях и поселках, встречаюсь с людьми, а весна сопровождает меня на всем пути. Белый цвет ложится на плечи, напоминает о юности, о том, что, если не моя, то чья-то черемуха еще не отцвела и отцветет не скоро.

Иногда я думаю о том, что, наверное, так же вольные птицы летят на север и нагоняют весну по каким-то своим очень простым и прекрасным приметам.

От скорости кедровым днищем, как крылом, хлопает моя лодка по воде, стучит и гремит по камешнику на перекатах, поднимает пену вместе с черемуховым цветом и песком, и, стараясь не потерять ходовую, я не выпускаю из виду небо, в котором ненамного быстрее меня плывут журавли.

По тому же пути плывут.

Пока никуда не сворачивают.

А может, и не свернут?

Они пропадают из виду, а мое сердце до боли сжимает радость.

Я не один в этом мире.

Не один!

Я, пропахший Вишерой, смольем костров, солеными хариусами, осунувшийся и почерневший от ночевок под открытым небом, от лютого ветра, припадаю сердцем к природе и говорю ей:

– Я тебя не дам в обиду, милая!.. Я заслоню тебя... Я с тобой, слышишь? Ныне и присно и во веки веков...

А цвет черемух катится и катится впереди меня, и я нагоняю его у камня Писаного, с веселым грохотом выгоняю лодку на галечную отмель под ним – на жертвенное кострище и глушу мотор. Скалы камня приветливы, одушевлены и похожи на высокие волны, а сейчас в цветущей черемухе – на облака. В свое время Великий Ваятель с любовью вылепил их из каменного теста, в задумчивости стряхнул его с пальцев и занялся другими делами или пошел отдохнуть немного. Тесто застыло завитками, и видны пласты, идущие волнообразно, наискось или ровнехонько.

По щербатой тропинке я поднимаюсь к камню. Из него, из тысячелетий глядят на меня нарисованные красной краской – цветом солнца, крови убитой на охоте жертвы и целебной ягоды рябины – медведи, хариусы, олень с солнцем между рогами. Они глядят на меня, а я гляжу на них. Взгляды наши дружелюбны, и мне кажется, что между нами не так-то много времени – несколько тысяч лет, несколько мгновений Вечности, не дольше. Вот они – эти мгновения. Я берусь за запястье и слушаю спокойные толчки крови: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь...