Сквозь горячечное неправдоподобие и хаос осенних дней 1917 года явственно проступила единая вязь закономерных, неизбежных событий, воочию развернулась действительность, от которой закипали, бешено бились сердца, — революция!.. Будто что-то огромное разом сдвинулось в стране: хлеб и воля всем; человек человеку ровня. А чтобы застолбить мир, большевики, не допуская напрасного кровопролития на фронте, направили штыки красногвардейских отрядов против сбродных команд керенскокорниловских мятежников.

Успех виделся не за горами. Жизнь, изъязвленная войной, мало-помалу налаживалась, строилась поверх развалин и пепла, возглашала декретами, декларациями, постановлениями.

И вдруг поверженный на обе лопатки буржуа задергался от омерзительных животных спазм. Чиновники министерств и Ведомств, привыкшие почитать прежнее начальство, годами тянувшие одну и ту же служебную лямку, не уразумев сущность новой власти, с благоговейным, любовно-печальным уважением склонили головы над живым трупом.

Рецидивы этой «болезни» сказались и на Морведе. А началось все со слуха относительно контр-адмирала Вердеревского, который получил «вспомошествие» Рябушинского и, сдав еще 25 октября обязанности морского министра своему помощнику капитану 1 ранга Кукелю, удрал из Главного Адмиралтейства. И как только все это подтвердилось, сработала разлагающая пропаганда. В штабах и центральных управлениях вспыхнул саботаж.

15 ноября безалаберщина проникла и в Генмор. Офицеры праздно шатались по коридорам, грели друг друга новостями: у арки ворот поставлен броневик; Военморревком наводнен матросами; Кукель арестован как самозванец...

Когда возбужденный ропот накалился, личный состав штаба пригласили на собрание. Зал набился битком и гудел, точно улей. Капитан 1 ранга Романов, начальник секретного отдела, наводя тишину, поднял руку над сбыченной головой, сказал:

— Господа! Обязанности морского министра принял на себя контрадмирал граф Капнист. Он призывает всех не признавать власть Советов, прекратить работу штаба и разойтись по домам. Мы уверены, недели через две большевиков разгонят, — и добавил, грассируя: — А членов Военно-морского революционного комитета повесят на фонарных столбах...

Несколько офицеров, злорадно-довольных, вскочили со стульев, разом загомонили, застучали ладонями по крышкам столов. Но ни кругосветники, ни цусимцы, чьи рукава сверкали золотом нашивок, ни тем более члены Военморревкома не поддержали их. Они многозначительно переглядывались, вздымая брови. И лишь Иван Вахрамеев, комкая в руках бескозырку с ленточкой «Балт флэк », в сердцах бросил в толпу:

— А вот поживем — увидим, кто кого повесит.

К трибуне протиснулся капитан 2 ранга Гончаров. Горячился, содрогался самоуслаждение, ратуя за саботаж. Но сбился с мысли, и кто-то в паузу вставил:

— Надо помнить о России...

Все обернулись на голос. Помощник начальника штаба капитан 1 ранга Беренс, высокий, худощавый, с черной шерсткой волос вокруг молодой лысины, выдвинулся вперед, пощипывая клинышек бородки, примериваясь, каким образом уберечь от необдуманного шага и отрезвить тех, кто становился с каждым часом, разнузданнее, опаснее нее, — давних сослуживцев, с юности отученных от политики, воспитанных на кастовых предрассудках.

— Надо помнить о России, — повторил он с твердым нажимом. — И работать, господа, работать...

Его слова одних, кипевших злой усмешкой, отвращали; других, наоборот, неотвязно притягивали прямой откровенностью обо всем том, на что они, издерганные в последние дни тревожным безвестием, еще тайком надеялись — на реставрацию прежней власти:

— ...Если не глухи, вслушаемся, чья за окнами гудит многотысячная сила. Вот кому — мир, история. Вот с кем шагать нам вместе.

— Правильно!.. — вломился истошный крик.

Забушевало человеческое море, зааплодировало, будто в зал ворвался благовест новых времен и ветер. Больше всех старались матросы — шифровальщики, баталеры, писаря, члены комитета, — ходившие на штурм Зимнего, державшие под контролем работу почт, телеграфов, железнодорожного транспорта.

Вахрамеев, рыжеусый, остроглазый, учуяв подходящий момент, поднялся и, когда припало непрочное затишье, жестко сказал:

— Военморревком предлагает собранию избрать нового начальника Морского генерального штаба. Кандидатом мы выставляем Евгения Андреевича Беренса...

В ту ноябрьскую ночь, черно-бархатную, влажную, Беренс шагал домой вдоль отемнелого фронта дворцов набережной; шагал так размашисто, что полы его шинели развевались летуче и рвано. Нева, где ощутимы сквозные ветры Балтики, запахи дальних странствий, открывала ему безбрежные долы жизни, расхлеставшиеся океаном революции, бередила душу былыми образами, всплывшими из какого-то далека, опрокинутыми из времен во времена.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.