Заволжские самородки
Солнце от утренней зорьки до вечерней как бы соединяет два берега Узолы, которая издали кажется черной и тихой, а подойдешь поближе, поймешь сразу, почему когда-то по всей реке стояли мельницы — течение и сейчас еще быстрое, дно порожистое.
Лифаново, Фирстово, Ефимово, Танюшкино, Медвежково, Осинская, Ловыгино, Сухоноска — даже с высокого скоробогатовского холма не охватишь глазом знаменитое вагинское хозяйство, известное на всю страну. Да и не только в нашей стране знают, что есть в Нечерноземье, в «глухом» Заволжье колхоз имени Ленина, ворочающий миллионными прибылями.
Сверху все деревни кажутся одинаковыми, какая в них происходит жизнь, не углядишь. А спустишься вниз, зайдешь в дома — и в те, что с наличниками узорчатыми, и в квартиры городских многоэтажек, — увидишь: разнятся судьбы, уклад житейский, но схожесть в одном — в привязанности к земле, к нелегкому крестьянскому делу.
Уезжают ли из колхоза, из отчих домов? Уезжают... Но гораздо больше тех, кто остается.
Рассказывает доярка Галина Платонова.:
— После восьми классов уехала я с подругой в Горький. А что делать? Нас у матери восемь было, я вторая, нужно и на себя заработать, и младшим помочь. Окончила в Горьком училище и попала на мясокомбинат. Платили неплохо, весело было, жили в общежитии. А когда замуж вышла, уехала к мужу в Архангельскую область. Но меня сильно домой тянуло, я часто сюда приезжала. И вот однажды решилась, пошла к Вагину. Спросила: «Примете назад?» Вагин посмотрел недоверчиво: «Ты ведь дояркой-то не пойдешь, а нам доярки нужны». — «Пойду». — «Пойдешь? Пиши заявление, квартиру дадим сразу». Муж устроился на ферму кочегаром, я дояркой. Живем в многоэтажке, есть сарай, в нем поросенок, кролики. Зарабатываю хорошо — и 500, и 700, а бывает и 900 рублей в месяц получаю...
А Зина, подруга моя, так в городе и осталась. Когда еду в Горький, встречаемся. Не знаю, кому лучше. Я все же дома, здесь родители, сестры, братья...
Деревня изо всех сил стремится догнать город — а надо ли догонять?.. Не лучше ли вернуться к истокам? Открыла томик Мельникова-Печерского, читаю:
«Не побрел заволжский мужик на заработки в чужу-дальнюю сторону, как сосед его вязниковец, что с пуговками, с тесемочками и другим товаром кустарного промысла шагает на край света семье хлеб добывать. Не побрел заволжанин по белу свету плотничать, как другой сосед его — галка. Нет. И дома сумел он приняться за выгодный промысел. Варяги зачал вязать, поярок валять, шляпы да сапоги из него делать, шапки шить, топоры да гвозди ковать, весовые коромысла чуть не на всю Россию делать. А коромысла-то какие! Хоть в аптеку бери — сделаны верно!»
Подсобные промыслы — вот что не только определяло гармоничный и естественный уклад жизни в этих местах, но и обеспечивало достаток в крестьянском доме. Вагин решил возродить эти промыслы. Идея хоть и была непопулярна у начальства, пришлась по душе колхозникам.
Но российская нечерноземная деревня успела отвыкнуть от некогда естественной для малородящей земли жизни. Как же руки потянутся к строительству, если глаза привыкли к разрушениям — сколько школ превратилось в прибежища для воронья, сколько церквей порушено! Кто и почему взял на себя историческую смелость разорвать на селе исконную взаимосвязь труда и быта? И то, что сельское хозяйство — это труд на селе самый разный, а не только «продовольственный», до сих пор осознаем медленно. Такое искусственное урезывание сельской деятельности в Нечерноземье привело к потерям, во многих местах невосполнимым. Да и само название — Нечерноземье — как бы предопределяет уровень жизни: земля не черная, как вороно крыло, значит, не жди богатых урожаев. А без них какой достаток? И — валом повалил народ из села. Если бы не Хохлома...
Когда-то в глухие леса Заволжья бежали вольнолюбивые крестьяне со всей России. В старообрядческих скитах находили приют иконописцы-раскольники. Один из них, говорит легенда, прячась в дремучем лесу, вырезал из дерева чаши и расписывал их «золотом». Дошли слухи про того мастера до самого царя. Приказал царь доставить к нему беглого, послал за ним верных солдат. Прознал про это художник, собрал мужиков из окрестных деревень, раздал им кисти и краски вместе со своим уменьем и пропал, как не было. С тех самых пор, тому уж три века, на праздничный стол ставят нижегородские крестьяне кубки да чаши, братины да блюдца, расписанные легким узором по золотому фону. На мастеров Хохломы не распространялось крепостное право, свободно развивались здесь дарования, искусство орнамента процветало. Небольшие семейные мастерские братьев Красильниковых, братьев Подоговых и других после революции преобразовались в товарищества. В мастерских колхоза имени Ленина, как и на фабриках «Хохломской художник» и «Хохломская роспись», можно и нынче встретить потомков тех больших мастеров.
Рассказывает Анна Красильникова, художница Хрящевского цеха росписи:
— ...Вернулась в колхоз Валя Курнакова, вернулась из-за квартиры. На Семинской фабрике, где ее ценили как тонкого и необычного художника, нет жилья. И Валя решилась. Приезжие журналисты и художники ахают: как же так, руки такой мастерицы надо беречь, с талантом ее не лен трепать, а красоту творить... Так-то оно так, да только это была бы другая жизнь, а крестьянская работа ей с детства привычна, чего ее бояться... Запали в душу ее слова: «Все берешь из природы, все примечаешь. Какие листочки у дуба, как живут-поживают птицы на нем, а у птицы — какое крыло. А как желуди с живой ветки на роспись перенести? И чтоб все смотрелось. Вот стану я смороду писать, могу натыкать ее разную — и белую прозрачную, и красную, а внутри — зернышки. Беру «тычок», в красную краску обмакну — вот земляника, а внизу зеленым — не дозрела, значит. Если изделие плоское — один рисунок, если выпуклое — другой. У всех мастеров фантазии разные и умелость разная...»
В Русском музее в Ленинграде экспонируется одна из Валиных работ — «ковш выносной». Валя работает в составе творческой группы, а есть еще цеха, где продукция «на потоке». Там работать выгодно — сдельная оплата, можно неплохо заработать. Но платят-то не за качество, а за количество. Цены в магазине одинаковые — что хорошая роспись, что наляпано. Надо бы сортность ввести, глядишь, и качество подтянулось бы...
Есть в колхозе и другие промыслы. Доход приносят самые различные «деревянные» работы — от заготовок для росписи до посылочных ящиков и обычных черенков для лопат. Любой школьник, умеющий держать молоток в руках, может заработать здесь в каникулы. Пенсионеркам привозят раскрой для рабочих рукавиц и забирают готовую продукцию... Сюда, в колхоз, едут со всей страны посмотреть, «как Вагин деньги делает». И многие уезжают... разочарованные. Оказывается, вагинский рубль не легкий и скорый, а трудный и не всегда удачливый.
Судите сами: всегда ли удается истратить заработанные деньги хотя бы на то же строительство — то того нет, то этого... Деньги есть, а превратить их, к примеру, в кирпич или шифер не всегда получается. И те, кто побывал в других колхозах-миллионерах, лишь пожмут плечами: какой-такой особенный у Вагина соцкульт-быт, ну асфальт до каждой деревни, ну многоэтажки, коттеджи, так это и в «лежачих» хозяйствах не редкость.
Но факт: за двадцать лет численность колхозников удвоилась. А это значит, что молодежь остается а колхозе, возвращается на родину свою, обзаводится семьями. Здесь немало старожилов — Красильниковы, Подоговы, Замятины, Кудряшовы... Если пойти от семьи к семье, то можно, пожалуй, соединить в одно дерево почти всех живущих на земле этого колхоза.
Рассказывает секретарь парткома Федор Петрович Китаев:
— Часто слышу: знаем, мол, как Вагин деньги делает, — гонит «хохлому»... Ну, во-первых, придумай и «гони» что-нибудь свое, никто теперь не запрещает. А во-вторых, хоть и приносит нам «хохлома» миллионные прибыли, но работа на земле, на фермах дает не меньше. Для Заволжья 40 центнеров зерна с гектара — урожай замечательный. Картофеля берем до 380 центнеров с гектара, удои молока — около 5 тысяч литров... Закупили телок в ФРГ, Дании. Выращиваем и продаем другим хозяйствам семена первой репродукции. Дело это выгодное... У нас в колхозе ни от какого прибыльного дела не отказываются. А деньги вырученные расходуем на людские нужды. Строится спортивно-оздоровительный комплекс, открылась новая школа, заканчиваем еще один корпус детского садика, построили больницу, столовую...
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
Александр Кулешов о смертной казни
Закон о повышения возрастного порога уголовной ответственности: гуманизм или безрассудство?
«Кто повторит мой путь?»