«Надо помнить о России…»

Беренс понимал, что держит экзамен: Ледовая операция выявит его зрелость. И аппараты штабного телеграфа слали короткие, властные приказания: «сосредоточить в районе все ледокольные суда»; «привести в боевое состояние батареи береговой обороны»; «направить корабли 1-й категории на Центральную минную позицию для ее охраны»; «суда 2-й и 3-й категории, кои могут быть без ущерба для них проведены в колотом льду, подготовить к уходу...».

Когда отдыхал начальник Генмора в те недели, дышавшие в лицо холодком катастрофы, никому неведомо. Выпрямленный, как гвоздь, он денно и нощно сидел в штабе, принимал из первых рук информацию по передислокации кораблей, по переброске людей в связи с острым некомплектом команд. Картина эта отражалась в сводках,, донесениях, на картах, испещренных сетью линий, цифр, знаков, а в его глазах стояла зримая, живая: отряд судов, врезающийся в поле льда; ветры, шатающиеся по мерзлым глыбам; серая наволочь туманов; острова Нарген, Вульф, горбатящиеся накатами батарей и укреплений; армия противника, сторожащая наши гавани и порты зоркими постами на берегу, препятствующая эвакуации кораблей.

Расчеты Ледовой операции оправдали себя: основное ядро Балтийского флота — свыше 250 судов — было спасено. Казалось, после их умолкшего надрывного гула среди торосов, после очищения моря ото льда затихнут, станут в вещем напряжении времена. Но вскоре тревогой колыхнуло с юга: корабли в Новороссийске на грани захвата. Исчерпав все аргументы против немецкого командования, все еще надеясь спасти Черноморский флот, В. И. Ленин потребовал письменный доклад от начальника Генмора. И Беренс, теоретик, рационалист, взвесив все на своих весах, обосновал вывод:

— Уничтожение судов в Новороссийске надо произвести теперь же, иначе они несомненно и наверно полностью или в части попадут в руки Германии или Турции... Вполне сознаю, что решение это очень ответственное и его принять трудно, но и обстановка на Черном море сейчас совершенно исключительная.

И как только председатель СНК начертал на докладной записке: «Ввиду безвыходности положения, доказанной высшими военными авторитетами, флот уничтожить немедленно», аппараты Генмора отстучали в ночь приказы. Но время шло, а нужных вестей из Новороссийска не поступало, ленинская директива не выполнялась контрреволюционным командованием флота. И Беренс продиктовал очередную телеграмму:

— ...кто препятствует уничтожению судов, будут покрыты позором всей страной и революцией, как малодушные и предатели.

Он подолгу простаивал у телеграфов — серый как тень от ощущения в себе жил, натянутых как струны, от небывалого прецедента. И вдруг сквозь поля, истоптанные и сожженные войной, прорвался поток слов: «Всем, всем, всем!.. Часть судов Черноморского флота... предпочли гибель позорной сдаче Германии».

А вслед за этим новая тревога: под угрозой наступления немцев и белофиннов Петроград. Ретивые головы предлагают подготовительные меры по уничтожению балтийских кораблей. Беренс спокойно отвергает этот вариант на совещании в Генморе, становится на сторону начальника линейных кораблей Зарубаева, капитана 2 ранга Медведева:

— Намерение уничтожить в Кронштадте все без исключения суда неоправдывается теми перспективами, которые еще могут оказаться в будущем для страны и флота.

Он убеждает в необходимости активной обороны, заграждения фарватеров. И председатель СНК вновь соглашается с ним: ставить мины «без всяких промедлений».

Железному кольцу блокады, стремившемуся погубить Советскую республику в цепком смертельном сдаве, наркомат по морским делам противопоставил кольцо флотилий. Многие из них — Нижне-Днепровская, Днепровская, Северо-Двинская, Западно-Двинская, Чудская, Ильменская, Донская и другие — не раз принимали на себя удары врага, пока армии выполняли маневр.

Беренс часто бывал на фронтах и видел, как расчетливо воюют на реках и озерах катера, как эффективны они в сухопутных операциях. И когда после скоропостижной смерти В. М. Альтфатера в марте 1919 года стал вместо него командующим всеми морскими силами республики, то увеличил число флотилий до 20. Обосновывал это на съезде моряков так:

— Каждому из нас, конечно, приятнее плавать на море, чем на реке, но есть обстоятельства, которые доказывают последнее, а именно приходится плавать на реке, пока не завоюем моря... Как бы флотилии ни были малы, все-таки их роль довольно большая.

Он умел радоваться их победам. Заявлялся домой возбужденный, как правило, с кем-нибудь из сослуживцев. Вера Леонтьевна понимала его настроение и приглашала соседей. Вечер проходил весело, в шутках, розыгрышах. А заканчивался неизменно импровизированным концертом: Евгений Андреевич музицировал, пел или играл на пианино с супругой в четыре руки.

Неудачи тоже не вышибали его из седла: ни одним мускулом лица не выдавал плохого состояния. Но когда пал Царицын, где он со штабом помогал командованию Волжской флотилии, не сумел одолеть охватившей его скорби и внутренней тревоги за судьбу той власти, с которой до гроба связал жизнь, — на глазах коморси Беренса выступили слезы.

Пережил он и личную драму. Младший брат, Сергей, офицер Нижегородского драгунского полка, погиб в первую мировую войну, а Михаил встал на сторону врагов революции. Может, потому Евгений Андреевич и проявил тогда инициативу, выступив с воззванием:

— Обращаемся ко всем морякам, всякого звания, чина и положения, где бы они ни находились за пределами Советской России, и в особенности к морякам Черноморского флота, с искренним и горячим призывом. Забыть рознь, происшедшую за последние годы, и соединиться с нами для спасения русского народа и его земли. Теперь не время рассчитывать на интервенцию и искать выхода во всяких других средствах. Пора признать, что русский народ всем ходом последних лет показал, как он хочет жить и за что он борется...

После гражданской войны Евгений Андреевич снова с головой уходит в дипломатию. И на этом поприще трудится до 7 апреля 1928 года, пока не перестает биться его неуемное сердце. Не было ни одной значительной международной конференции, где бы в качестве нашего эксперта не выступал Е. Беренс. На переговорах в Юрьеве (1920 г.), на конференциях в Генуе (1922 г.), в Лозанне (1922, 1923 гг.), в Риме (1924 г.), на 4-й сессии комиссии Лиги Наций в Женеве (1927 г.) — всюду он с блеском защищал и отстаивал военно-морские интересы своей Родины.

Потому, наверное, и флот наш выдюжил. Это счастье, что в те крутые поворотные времена нашлись в России люди недюжинного ума, гражданского мужества, рыцарского духа, которые боролись за каждый корабль, судно, собирали воедино все то, что уцелело от разгрома, и вдыхали в них новую жизнь; которые сплотили вокруг себя железным упором ряды командиров, матросов, сумев коснуться самых чувствительных струн их души, и, пользуясь общей любовью, доверием, возрождали флот, его могущество.

Евгения Андреевича Беренса с полным правом можно отнести к когорте таких военных специалистов, нашедших неопровержимую истину в буре революции и присягнувших ей на верность.