И опять я хочу обратиться к словам. Я писала о том, какие слова у нас, к сожалению, утеряны. А какие приобретены?

Согласитесь, явление приобретает совсем иной оттенок, если грубое слово «взятка» или «на лапу» заменить изящными словами «подарок» или, как у нас в Узбекистане принято, «уважение».

Сравните: «Я ему дал на лапу» или «Я ему сделал уважение». Звучит!

Есть вполне определенное и точное слово для женщин определенного рода. Но назовите их «фирменными девочками», «афродиточками» или, что еще лучше. «современными женщинами» — и хоть на колени перед ними становись. Если вы скажете о мужчине, что он обабился, это грубо, куда деликатней «феминизировался». И уж совсем хорошо, если вместо «великовозрастный болван» закатишь глаза и пропоешь: «Ах, он такой инфантильный!»

В школе своя терминология: то, что на производстве называется неблагозвучным словом «очковтирательство», окрестили «процентоманией», а пресловутый «вал», приносящий более разрушительный вред, чем на любом производстве, — «всеобщим обязательным средним образованием». И когда школа прикрывает любое преступление своих учеников словом «гуманность» («Он действительно выкрутил линзы из светофора и устроил крушение поезда, он действительно избил и т.д., но он чудный мальчик, шахматист и отличник!»), не верьте в эту гуманность. Но не спешите и школу обвинять. Огромный коллектив учителей и учеников ведет буквально героическую работу, но стоит одному ученику что-то совершить, как зачеркиваются невероятные усилия тысячного коллектива. Большей частью отвечает не сам ученик и даже не его родители, а дирекция, учителя, парторганизация школы. Именно они расплачиваются за пап и мам, развративших детей тунеядством и роскошью, за самих восемнадцатилетних, не знающих, «что такое хорошо и что такое плохо». И до тех пор, пока работа школы и вуза будет оцениваться по цифровым показателям, толку не будет.

Когда я смотрела последний фильм Хейфица «Подсудимый», больше всего потрясла меня не трагическая история старого фронтовика, а поведение молодых свидетелей на суде, что их не ужаснула даже смерть их товарища. Что это? Инфантильность? Отсутствие воображения? А может быть, оскудение сердца, вызванное привычкой к смерти, культивируемое кино? Сколько смертей проходит перед нами на экране, уже не вызывая эмоционального восприятия? Не знаю. Знаю только, что самое страшное в этом фильме то, что для какой-то категории молодежи он правдив.

Инфантильность. Тоже предмет любования. Я вспоминаю фильм об очаровательной несмышленышке восемнадцати лет, которую мать послала в магазин за солью. Дитя впервые узнало, что есть магазины, что за соль надо платить, затем эта самая кроха познакомилась с каким-то тренером, таскалась с ним по киевским пляжам и гостиницам (слава богу, наскочила на порядочного человека), в пять часов утра, возвращаясь домой, обнаружила, что в такое время магазины закрыты, и, явившись к доведенной до предынфарктного состояния маме, сообщила ей, что познала смысл жизни: посыпать солью дорожки, чтобы люди не поскальзывались. А «Юность» поместила восторженную рецензию на этот фильм. И некому было сказать, что нечего любоваться клиническим идиотизмом и некоторые истины следует усвоить если не в яслях, то хотя бы в детском саду.

Интересно, что этот инфантилизм прекрасно сочетается с практицизмом. Я уж не говорю о статьях в молодежных газетах о юных коммерсантах и ростовщиках. Но вот живой пример: знакомая девятиклассница, хорошая трудовая девочка из хорошей трудовой семьи, подрабатывающая то в стройотрядах, то на телефонной станции, без тени возмущения рассказывает, что ко дню рождения подружки девчонки «скидываются» и по спекулятивной цене покупают у своего же одноклассника подарок — косметику.

Скажите, можно себе представить такую ситуацию в классе, где училась я? Как отреагировали бы школьники нашего времени на попытку товарища что-то им продать? А теперь это что — норма? Я опять возвращаюсь к началу — к «табу». Это «табу» теперь уже надо воспитывать. Получается так, что наши правоохранительные органы уже не справляются с теми новыми формами нарушений порядка, которые не предусмотрены законом. Свидетельством тому может служить хотя бы «Комсомольская правда». Работник милиции жалуется на полное бессилие наших законов перед махинаторами и фарцовщиками, валютчиками, делающими свои комбинации в магазине «Березка». Он всех их знает по именам и повадкам, знает технику их «работы», они. приезжая на своих шикарных машинах, вежливо раскланиваются и улыбаются милиционерам. Но сделать с ними ничего нельзя. Задержишь, приведешь в отделение — тысяча отговорок, да и тунеядцами не назовешь: тот аспирант, а этот сторож. Вот и меняют «Москвичи» на «Жигули», «Жигули» на «Волги», и все это делается на 60-рублевую зарплату сторожа. Милиционер, автор письма, предлагает ввести какую-то новую систему оплаты в «Березке», чтобы отвадить этих спекулянтов. Честно говоря, это напоминает анекдот о муже, который продал диван, чтобы его жене негде было целоваться с любовником.

Что же делать? Безвыходно ли это положение?

Думаю, что нет. И залогом этого является чистая, здоровая наша молодежь. Все эти явления давно осточертели нашему народу, всем, даже тем, кто, подчиняясь «престижу», рвется к этой иллюзорной роскоши. У нас часто говорят, что сейчас мы проходим испытание достатком: дескать, все у нас есть, молодежь не знает голода и холода, нужды — вот и получается...

Мне кажется, эти взгляды далеки от истины. И достаток весьма относителен. Есть еще немало людей, с трудом перебивающихся на зарплату, особенно в провинции, где снабжение — не очень... Есть еще люди, для которых не только заграничный круиз, но и местный дом отдыха не всегда доступная роскошь. Именно они, эти люди, знают цену заработанной копейке. Большинство у нас живет в относительном достатке. У нас нет голодающих и бездомных, но трудовые зарплаты менее всего способствуют пресыщенности.

И поэтому надо, чтобы наша пресса, наша юношеская литература и кино не дискутировали на недискуссионные темы, не сюсюкали над инфантильностью, а пошли путем разоблачения этой плесени, убивали ее оружием грозного смеха, называли вещи своими словами, вора — вором, паразита — паразитом, шлюху — шлюхой. Надо показать, что подонок и хулиган — это не будущий, а уже сегодняшний враг и предатель. Надо, чтобы стало ясно: от фетишизации импортной тряпки до убийства, от стремления к «красивой жизни» до измены Родине — один шаг.

Один шаг и до личной трагедии таких людей. И если «девочки из бара» и фарцовщики не способны своими стрекозьими мозгами понять неизбежность своей собственной трагедии, которая выразится либо в изуродованном материнстве, либо в наркологической больнице, либо в тюрьме, где большей частью происходит просветление, то огромная масса это понимает. Но я никогда не поверю, что никто из окружения изменника Ильи Суслова не видел, куда он катится.

Так вот. Бой! Только беспощадный бой всем этим явлениям. Воспитание максимализма в нравственных вопросах. Того самого максимализма, который проявляют сейчас парни, называемые «афганцами», понюхавшие пороху и хлебнувшие лиха — и своего, и чужого — в Афганистане. Никакого балансирования между «можно» и «нельзя». Чтобы молодые инженерши не считали позором ходить в сапогах не за 120, а за 40 рублей. Чтобы девчонки в школе не побоялись сказать подружке: «Ты чем хвастаешь? Тем, что твой отец — вор?» Надо, не стесняясь, показать: да, у нас есть элита. Это наши космонавты, это пожарные из Чернобыля, это наши ученые, артисты, полярники. И вошли они в элиту не по наследству. И биографии их — это большей частью биографии самых простых тружеников. И даже те немногие, кому пришлось родиться в «элитарной среде», вошли в элиту не по наследству. Андрей Миронов и Константин Райкин наши любимые актеры не потому, что они дети Мироновой или Райкина. И Светлана Савицкая не потому вошла в элиту, что ее отец — маршал. И если они что-то и получили от своих элитарных родителей, так это высокое чувство чести своей семьи.

Поэзия подвига, поэзия труда и научного поиска испокон веков гнала мальчишек в индейцы, в Испанию, на Великую Отечественную. Испокон веков ребята мечтали об испытаниях. Наше поколение завидовало героям гражданской войны, строителям Магнитки и Днепрогэса, а не тряпкам.

Пусть и наша молодежь научится завидовать нашей трудовой судьбе и нашему великому счастью. Пусть поймут: безыдейность не только безнравственность, она и трагедия. Страшно жить, если нет великой цели, во имя которой стоило бы и умереть. И тут, мне кажется, огромную роль могут сыграть наши книги, газеты, журналы.

Родители? Надо смотреть правде в глаза. Родители — это неорганизованная стихия, и именно те, кого это больше всего касается, менее всего способны одуматься.

Школа? К сожалению, за десятилетия процентомании как в школе, так и в вузе профессиональный уровень нашего учительства страшно снизился. Щетинины, Ильины, Ивановы представляют очень уж редкое исключение. Прошу прощения за излишнюю горячность, а в чем-то, возможно, и неправоту. Я понимаю, что мои мысли могут быть и ошибочны. Но поймите главное: письмо это вызвано большой тревогой. С глубоким уважением,

Дина Исаевна Гурвич, педагог, г. Андижан.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.