– Счас...

И тут Виктор Степанович перехватил его молящим окликом:

– Не надо! Спасибо вам всем, но... успокойтесь, товарищи! Во-первых, я сейчас схожу, а во-вторых, я вовсе не инвалид.

– Я знаю, где вам сходить, – неодобрительно и ворчливо отозвалась на это кондукторша. – Остановка «Поселок инвалидов ВОВ», тось Великой Отечественной войны... Вожу и вижу.

– Да нет, вы спутали!

– Как хотите. – сказала кондукторша и села, кряхтя.

Оба молодца, и Федя и паж, с видом победителей уставились на Виктора Степановича, а он, унося свою боль, стараясь не хромать, осторожно двинулся вперед и раньше времени вышел из автобуса, чтобы подождать другого.

2

От своей остановки он брел к поселку сосновым бором Здесь хорошо бывало утрами. Свежее солнце рябит в соснах... Как тем летом, когда он приходил сюда с Аней за грибами... Незаметный ветер шевелил тогда ветвями, и слепящие зайчики перескакивали с места на место по вечной и мягкой хвое, по траве, по ромашкам... Лепестки у ромашек были такие упругие и тугие, что казалось, сразу зазвенят, только задень. Казалось – или Аня велела:

– Посмотри!

Тем летом Аня была еще жива. Сердечная недостаточность, как врачи говорили, не пускала ее далеко, но сюда они \добирал!4сь... Раз или два...

Сейчас, в полутьме, Аня снова неслышно шла с ним под теми же соснами, л ОН, покашливая, делился с ней своей любовью к дочери, своей безмолвной, постоянной, НО бесполезной заботой о ней, отчего и эта любовь превращалась в муку, точно лишаясь смысла и цены. Не перенесешь и не откажешься... Никогда.

«Понимаешь, – говорил он, – ей давно пора бы свою жизнь строить, свою судьбу, все свое, а тут я... Мои слабости, мои привычки, мои бессонницы, мои капризы... Короче, она еще со мной, Аня... Как ты обрадовалась бы! Наша Светка готовит .все твои блюда, иногда у нее вкуснее получается, чем у тебя, прости. Все время завидовала: «Мама у нас непревзойденный кулинар и кондитер, а я – бездарность! Ничего, кроме яичницы...» А теперь! Но при этом всегда читает, как пассажир в автобусе бесконечного следования. Картошку с мясом в жаровню, а сама – читать. Пирог – в духовку, а сама – за книгу. Чайник – на плиту, а сама... И позже, вымыв посуду, сидит с книгой у настольной лампочки – до двух, а иногда даже и трех часов. Я, бывало, как идиот, гордился этим, а сейчас без конца хожу мимо, желаю спокойной ночи, упрашиваю, гоню, а она отмахивается, все куда-то едет в своем автобусе, бедняга... Куда? Наконец, сдается, уходит, но вдоль двери в ее комнату еще долго мерцает светлая прорезь, как беззвучная молния во тьме. Честно говоря, я не знаю, что она там? Снова читает или плачет немо, как мышонок? Сам выползаю на кухню, нахожу недокуренную сигарету, а то и две – Света задымила, мать, – сижу, докуриваю... С.улицы каждый вечер залетают в нашу кухню песни, нетрезвые, понятно, \но и незлые, какие-то детские по настроению, хотя мне кажется, поют их местные кавалеры только для шума, но. может быть, и против одиночества, которого не любят, как дети, кто знает. На них залаивают собаки, кавалеры передразнивают их, и ночь стихает. Я слушаю ее, как только что слушала Света.

Знаешь, страшно, потому что не поправишь, но я, пожалуй, жалею, что она пошла по нашим стопам и тоже – географ. У географа даже нет ученических тетрадей, с которыми таскаются словесники, математики и еще многие прочие. Как они ни клянут свой непременный груз, а это – общение с близкими друзьями, которым готов отдать все, это – молчаливое продолжение споров и разговоров. Еще подумал, что благодаря профессии Света безостановочно путешествует по всей земле, а между тем год за годом сидит в маленьком поселке. Не пугайся, но мы отказались от городской квартиры. Совсем. Ты не хотела, Аня, и я соглашался, оба надеялись, что отдадим эту кооперативную коробочку Свете, и там будут прыгать, подрастая, внуки, но вышло иначе. Нам стало не по силам рваться на два дома, приезжая туда, расстраивались, что очень уж там все напоминает тебя, а неживое, запущенное, на подоконниках – желтые круги от горшочков твоих цветов, как после пожара. Не беспокойся и не брани. Я знаю, что ты хочешь спросить. Все, возвращенное кооперативом, вложили в ремонт дачи. Ее ведь поначалу сбили не ах как крепко, иные гвозди сами заколачивали, а теперь – не дача, а красавица, прохожие любуются, все, как ты хотела. И кажется, что ты здесь, с нами».

Виктор Степанович вдруг понял, что, конечно, был прав. Пузо и прораб Федя не могли быть знакомыми Светы. «Дача дохленькая», – оценил прораб, а про его дачу, подкрашенную и как бы даже подпудренную, с верандой в каракулевой шубе из цемента, этого не скажешь. Все знакомые приезжали, хвалили. Правда, и ругали. Его, а не дачу. За то, что отказался от городской прописки. И Света тоже. Оба прописались здесь, по месту работы в сельской школе. Его бывшей работы, теперь он – полный пенсионер, ее – нынешней. Недавно он почему-то спросил у дочери: «Не жалеешь?» Света засмеялась: «Чего? Не все равно, где человек прописан?» Какой она веселой бывала, когда так смеялась! Какой она дом могла бы устроить, какую семью сотворить и держать! Веселую, без фальши. Увез бы ее кто отсюда. Куда угодно, хоть на край света! Вот именно, там, говорят, настоящая любовь. А он?.. В этом случае он отпустил бы ее, не задумываясь. И счастлив был бы. Я был бы счастлив, слышишь, Света?!

Когда она училась в девятом или в десятом, однажды вечером вдруг спросила его:

– Папа! Почему за мной не ухаживают мальчишки?

Да, вдруг, – он не ожидал этого. Смотрел телевизор, она ходила по комнате с чашкой чая в руке – на ночь ничего больше, строгая диета! Отвернувшись от телевизора, продолжавшего разбираться в мировой политике, он растерянно улыбался.

– Думаю, они боятся.

– Кого?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• …
• 13
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.