Можете на меня положиться

Я рассеянно кивнул головой. Я все еще не мог отделаться от впечатления, которое произвело на меня мое открытие. Мы сидели напротив друг друга в музейных креслах с резными позолоченными подлокотниками, а между нами стоял столик, который, вероятно, можно было бы назвать журнальным, если бы ему не было лет сто пятьдесят. Его крышка состояла из тщательно подобранных и подогнанных кусочков отполированного зеленого камня, образующих затейливую мозаику. Я готов был поклясться, что видел однажды подобный малахитовый столик в комиссионном магазине на Октябрьской площади, куда мы случайно забрели с Ниной. ОН запомнился мне потому, что Нина восхищалась не столько столиком, сколько ценой на него: там была какая-то пятизначная цифра.

Столик крашала хрустальная ладья, помещенная в металлическую корзину тончайшей работы. Я уже понял, что в этом доме она не серебряной быть не может. И если даже на ней нет клейма поставщика двора его императорского величества, какого-нибудь Хлебникова или Фаберже, корзинка стоит столько, сколько я зарабатываю за целый год. Кругом висели на стенах картины в массивных рамах, стояли на полках статуэтки и вазы, а за фигурными створками шкафов тускло отсвечивал фарфор.

— Да, — сказал я, — совершенно верно. Насчет Саши.

— Ох, — вздохнула Елена Сергеевна, — он очень трудный мальчик. Отец так с ним мучается. А уж меня он просто ни во что не ставит! А что собственно, случилось? — вдруг испугалась она.

— Как что, Елена Сергеевна? Разве Саша не пропал? Он уже два дня не ходит в школу!

Она посмотрела на меня удивленно.

— Вот вы о чем. А что, теперь, если ребенок два дня пропускает школу, сразу присылают корреспондента?

Не так уж она простодушна, эта Медуза.

— Нет, — сказал я сухо, — не сразу. У меня есть еще основания интересоваться Сашей.

Она возвела очи горе.

— Я, конечно, всего лишь мачеха... Но раз уж вы пришли, расскажите, пожалуйста, в чем дело. Я хоть буду иметь возможность подготовить Виктора Васильевича. Он такой нервный...

Я рассказал ей о письме Кригера. Она всплеснула руками.

— Ах, ну, конечно, я знаю его! Его убили вчера, кажется, или позавчера. Это ужасная история, весь дом у нас только об этом и говорит! Да, он бывший Сашин учитель, Саша иногда бегал к нему наверх. Но почему он не обратился сначала к нам, а сразу в газету?

Понемногу мне становилось понятно почему.

— Не знаю, — сказал я. — Может быть, потому, что у вас ребенок, как вы его называете, вторые сутки пропадает неизвестно где, а вы...

— Но ведь он нашелся! — перебила она меня.

— Когда?! — Я так подался вперед, что чуть не опрокинул столик вместе с вазой.

— Сегодня, — сказала она с испугом. — Я час назад пришла с работы и сразу увидела, что все в его комнате перевернуто, исчезла спортивная сумка, кое-что из одежды, его магнитофон.

— И это вы называете «нашелся»? — спросил я.

— А вы это называете «пропал»? — парировала она. — Он, между прочим, взрослый человек, ему семнадцать лет. К тому же у него постоянно какие-то бзики: то грозится пойти ночами вагоны разгружать, то перестает брать у нас деньги даже на завтраки. А теперь вот это. Правильно Виктор Васильевич говорит: он ему сроду ни в чем не отказывал, а надо было... Что вы хотите — переходный возраст... Но вообще-то вам надо с мужем поговорить, он занимается его воспитанием.