Молодость Менделеева

В кружке товарищей смеялись, положим, над каким-нибудь бездарным писателем. Давыд иногда посмеется также, потом, когда другие успокоятся, скажет, как будто больше себе самому: «А ведь, господа, труд-то, когда добросовестен, искупает многое, как бы плох он там ни был; свят он, господа, и благороден по тому одному уже, что он труд». Но когда начинали уверять, что талант искупает все личные грешки, как общая польза искупает мелкожитейское зло, он, с недоверием покачивая головою, произносил тихо: «Едва ли, господа, едва ли». Когда заговаривали о грустном разладе между словом и делом... он так же тихо и спокойно, но твердо замечал: «Постараюсь, чтоб у меня никогда не было ни одного подобного знакомого... В чем другом, а уж тут я, право, надеюсь на себя и никогда не подам такому руки». И он говорил это так безыскусственно и чисто, что многие безмолвно начинали проверять себя...

Принимал Давыд каждого так радушно, что невольно думалось: «Какие же есть, однако, на свете дорогие люди!» Несмотря на то, что работал почти постоянно, он усаживал всякого приходившего и разговаривал с ним по возможности. «Давыд Андреевич! Скажите, пожалуйста, что, по-вашему, за цель жизни?» – спросит его какой-нибудь профан. «Наслаждение», – ответит он скороговоркой и, живо вскочив, побежит к своим колбам и аппаратам посмотреть, как идет перегонка или на сколько поднялся термометр, и оттуда кричит уже в дополнение: «В обширном и высшем смысле!»

Можно сказать смело, что Давыд не был ничему совершенно чужд; интересовался всем, читал на досуге все. От художественных произведений химик наш приходил в самый наивный восторг... часто, прежде, чем дойдет до конца маленькой пьесы, остановится раза два, опустит книгу и поднимет влажные глаза в потолок: это он оправдывается от впечатлений».

В 1860 году на химическом съезде в Карлсруэ были выяснены основы для определения атомного веса любого элемента. Присутствуя на съезде, Менделеев с точностью усвоил, что атомный вес стал численным выражением массы атома. «Решающим моментом в развитии моей мысли о периодическом законе я считаю 1860 г. – съезд химиков... Идея возможности периодичности свойств элементов при возрастании атомного веса в сущности уже тогда мне представлялась внутренне».

Интуитивным соображениям требовались веские, доказательства.

Четырнадцатого февраля 1861 года Менделеев вернулся из-за границы в Петербург, и не прошло еще и двух недель, как он засел за первый русский учебник по органической химии. Восемнадцатого июня рукопись учебника была сдана в набор. «Больше работать, как я с этой книгой работал, – нельзя». Нужно было иметь колоссальную работоспособность, чтобы справиться с таким огромным трудом в столь короткие сроки.

Много лет спустя ученые подсчитают: Менделеев успел сделать девяносто шесть процентов из того, на что был способен. Больше он смог бы сделать, только прожив дольше.

«...Эта книга теперь почти совсем забыта. Тем не менее она глубоко интересна уже по одному тому, что представляет первое крупное литературное произведение Менделеева, когда ему было 26 – 27 лет... в книге до такой степени выдержана соразмерность частей, так ясно отсутствие всего лишнего... что она дает впечатление художественного произведения. Она так целостна, что, начав ее читать, трудно от нее оторваться... По словам Менделеева, она была написана им в два месяца, почти не отходя от письменного стола. Замечу здесь... что Менделеев вообще являлся противником гигиенического распределения занятий и говорил, что только при односторонних, непрерывных и упорных усилиях, направленных к одной цели, хотя бы и отзывающихся болезненно на организме, возможно создать что-либо ценное, что-либо такое, чем сам останешься доволен. Достоинство книги было тогда оценено всеми» (Г. Г. Густавсон, известный русский химик, ученик Менделеева, 1842 – 1908).

Весной 1862 года книга была удостоена Демидовской премии, которая намного облегчила материальные трудности ученого.

Кроме университета, Менделеев преподавал в Технологическом институте (до 1872 г.), в Инженерной академии (до 1866 г.), в институте инженеров путей сообщения (до 1864 г.), во Втором кадетском корпусе (до 1862 г.).

«Нельзя не упомянуть о той обстановке, в которой ему приходилось работать. Долгое время эта обстановка была прямо-таки нищенской. До 1863 года химическая лаборатория университета получала всего 400 руб. в год и на все кафедры химии полагался один лаборант с таким же годовым окладом. Благодаря этому в лаборатории не хватало самых необходимых вещей и приспособлений... С 1866 по 1872 год лаборатория Д. И. состояла всего из двух комнат, из которых одна к тому же была темной, и только с 1872 года, когда начались работы Менделеева о сжимаемости газов, ему была отведена еще и третья. Постепенно, но так же медленно возрастал и бюджет лаборатории. Словом, в лучшую пору жизни Д. И. Менделеева ему приходилось работать в очень тяжелых условиях. Такова, впрочем, была участь большинства русских ученых того времени» (Л. А. Чугаев).

Он старался выбирать для лекций утренние часы, чтобы побольше времени оставалось для научной работы. Допоздна засиживался в кабинете, порой прихватывая и часть ночи. Университетский служитель знал: если молодой профессор не появился в восемь часов пять минут – надо идти будить его. Торопливо одевшись, Менделеев быстро шел в аудиторию, на ходу потихоньку спрашивал ассистента: «На чем остановился?» – и тут же начинал лекцию.

«Лекции его еще у всех в памяти, и как в недавнее время, так и при начале его деятельности аудитория была всегда битком набита» (Г. Г. Густавсон).

«Менделеев не был оратором в обычном смысле слова. Про него кто-то сказал, что он говорит, точно камни ворочает, и это сравнение было, пожалуй, удачное. Интонация его голоса постоянно менялась: то он говорил на высоких теноровых нотах, то низким баритоном, то скороговоркой, точно мелкие камешки с горы катятся, то остановится, тянет, подыскивая для своей мысли образное выражение, и всегда подыщет такое, что в двух-трех словах ясно выразит то, что хотел сказать» (В. Е. Тищенко, академик, 1861 – 1941).

«Между ним и аудиторией существовала какая-то неясно ощущаемая, но прочная нравственная связь... Говорил он... нам, как равным... Его отношения всегда дышали доброжелательством... он научил нас работать в лаборатории так чисто и аккуратно, как ни до, ни после него не работали...» (В. В. Рюмин, инженер-технолог, умер в 1921).

«Д. И. был глубоким демократом и подчеркивал свое отрицательное отношение ко всем классовым титулам. Как-то на экзамене один из студентов заявил свою фамилию: Князь В. Дело в том, что Менделеев обыкновенно не вызывал студентов на экзаменах, а был заведен такой порядок, что сами студенты выходили экзаменоваться по алфавитному списку и объявляли свою фамилию. «На букву «К» я экзаменую завтра», – сказал Д. И., и князь В. попал в глупое положение. Остальные князья, графы, бароны (их было немного) на экзаменах называли себя просто по фамилии. Теперь это кажется очень логичным, но тогда, при царском режиме, отделявшем «белую кость» от остальной массы народа, требование Менделеева было большим ударом по престижу этой «белой кости»...» (В. А. Кистяковский, академик, 1865 – 1952).

Вернувшись домой после лекции. Менделеев обычно работал до пяти часов, иногда шел на полчасика прогуляться. обедал, отдыхал, играл в шахматы (однажды выиграл у самого Чигорина) и потом снова уходил в кабинет – работать.

«...работа была его стихией, и в деревне он также сидел над книгами, рукописями. Он почти не гулял и не катался. А если приходилось ехать куда-нибудь по необходимости, то ездил с наслаждением и, как настоящий русский человек, любил тройку, колокольчики и езду во весь дух. Он весело разговаривал с ямщиком и не просто болтал, а говорил иногда о трудных философских и общественных вопросах, как с равным себе, только находил доступный собеседнику подход...» (А. И. Менделеева, вторая жена, 1860 – 1942). «Хочется стать к народу поближе, – писал он в дневнике 1861 – 1862 годов, – это ныне модная фраза, да ведь я не модник. Нет, мне просто вольно... с этим народом-то, я и говорю как-то свободнее, и меня понимает тут и ребенок, мне весело с ними, к ним душа лежит... А видишь этот народ, простой и милый, глядящий прямо в глаза, и веришь в его судьбу, и чудится далекое впереди с возвратом свободы, с вольной песней, с удалением многой привитой лжи».

«...познание лежит на нем очень тяжело, – писал о Менделееве А. Блок. – Когда он вздыхает и охает, он каждый раз вздыхает обо всем вместе; ничего отдельного или отрывчатого у него нет – все неразделимо...»

Да, он думал и вздыхал обо всем сразу. Безграничная ассоциативность его мышления, обширные знания позволяли ему успешно работать в различных областях науки. Нельзя объять необъятное – это неприменимо к нему. Он, как и Ломоносов, мог все.