Мир истинно прекрасный

«Проникнутый весь наукой, посвятив себя всего делу просвещения и образования, — он считал самого себя как бы общественным достоянием».

О Белинском:

«Белинский был самолюбив, но себялюбия, но эгоизма в нем и следа не было; собственно себя он ставил ни во что: он, можно сказать, простодушно забывал о себе перед тем, что признавал за истину». И далее: «Он был в лихорадке, ни о чем другом говорить не мог, не понимал даже, как можно говорить о чем-нибудь другом... Черта, может быть, забавная, но над которой стоит призадуматься, особенно нам, русским людям — и особенно теперь!»

Право, эти строки кажутся написанными сегодня. Может быть, потому, что никогда еще, как теперь, не была столь велика потребность в самоотвержении! И разве не явил сам Тургенев этот пример самоотвержения, изобразив милых его сердцу людей слабыми и беспомощными, безоговорочно подняв над ними резкого и грубого Базарова?

Он умел быть беспощадным к самому себе и самому дорогому для себя, когда речь заходила о судьбах России. Некрасов должен был уговаривать его смягчить как-то оценку Рудина, и сцена гибели героя на баррикадах была введена в роман по настоянию Некрасова, хотя ему Рудин был куда более чужд, чем Тургеневу.

Ценность человека определялась для Тургенева прежде всего готовностью служить великому делу. Благие порывы, интеллектуальная изощренность сами по себе не имели для него большой цены, хотя ему ли, одному из образованнейших и остроумных людей столетия, было не ценить начитанность и игру ума! И все-таки он писал:

«Можно быть человеком всегда умным, блестящим и замечательным и находиться в то же время на периферии, на окружности, если можно так выразиться, своего народа».

Он имел право так писать не только потому, что у него было достаточно материала для наблюдений: самой судьбой и талантом человеческого обаяния он был поставлен в самую сердцевину потрясавших XIX век событий. Среди его друзей и знакомых мы находим почти все блестящие имена этого века, столь щедрого на таланты. Но дело было не только в количестве впечатлений, дело было в самой тургеневской концепции человека: ни один человек не может быть велик сам от себя, как бы ни был он одарен от природы. Недаром один из любимых его героев, Инсаров, силен тем, что «он с своею землею связан — не то, что наши пустые сосуды, которые ластятся к народу: влейся, мол, в нас, живая вода!»

Человек должен стремиться к большему, чем просто к своему благополучию. Стоит вспомнить тот пристрастный разговор, который учинила Елена Стахова Берсеневу:

« — Итак, вы желали бы быть профессором? — спросила Елена Берсенева.

— Да, — возразил тот, втискивая между колен свои красные руки. — Это моя любимая мечта. Конечно, я очень хорошо знаю все, чего мне недостает для того, чтобы быть достойным такого высокого... Я хочу сказать, что я слишком мало подготовлен, но я надеюсь получить позволение съездить за границу, пробуду там три-четыре года, если нужно, и тогда...

— И вы будете вполне довольны вашим положением? — спросила Елена, подпершись локтем и глядя ему прямо в лицо.

— Вполне, Елена Николаевна, вполне. Какое же может быть лучше призвание?»

Бедный Берсенев он не знал, что в этом разговоре была окончательно решена судьба его отношений с Еленой. Все эти «надеюсь получить позволение», весь этот восторг по поводу предполагаемого профессорства в стране, где так много было горя и несчастных, — все это сразу определило истинные масштабы милого, честного, но удивительно маленького по своим запросам человека.

И какой разительный контраст с другим героем, который на вопрос, любит ли он свою родину, ответил жестко и сурово:

« — Это еще неизвестно. Вот когда кто-нибудь из нас умрет за нее, тогда можно будет сказать, что он ее любил».

Нет, автор не просто передавал разговоры своих персонажей — он читателей своих учил истинной мере вещей.

Много лет проведя вдали от России, И. С. Тургенев, может быть, с особой силой ощутил, что именно значит родина в жизни отдельной личности: «Россия без каждого из нас обойтись может, но никто из нас без нее не может обойтись. Горе тому, кто это думает, двойное горе тому, кто действительно без нее обходится».

Да, для Тургенева человек никогда не был «замкнутой системой». Его сила определялась привязанностью к миру конкретной земли, и само значение измерялось конкретным проявлением этой силы: «Люди вообще настолько имеют значения и влияния, насколько нужны». Это замечание о НУЖНОСТИ — как оно в духе всей демократической мысли XIX века! Не случайно же один из тех русских интеллигентов, которые в ужасе не приняли Великой Октябрьской революции, углядел среди конкретных ее «виновников» не только революционера Чернышевского, но и «либерала» Тургенева. «Этот пухлый господин, — с ненавистью писал В. Розанов, — сделал столько же зла, сколько и тощий Чернышевский. Оба били в одну точку, разрушали Россию... Отсюда и произошла революция». Такое признание многого стоит! Не разрушал, а создавал Тургенев новую Россию, формируя мир истинно прекрасный, истинно человеческий!

Прекрасное и народ были для него неотделимы. В прекрасном он видел один из самых верных признаков силы и жизнестойкости. В знаменитом стихотворении в прозе о русском языке красота языка была для него гарантией великого будущего России. «Поверьте, господа, народ, у которого такой язык — народ великий», — так закончил он одну из своих речей.