Место встречи изменить нельзя

– Нашел дурака! – сказал я. – Моей жизни и сейчас-то цена две копейки, а завтра, коли все хорошо получится, она у тебя в руках и гроша стоить не будет...

– Это почему же?

– А потому, что уже сейчас, чтобы деньги мои отнять, – заработанные, пять кусков кровных – ты меня ментом выставляешь, и под этим соусом глотку мне готовы спокойно перерезать. Вот и выходит: если выгорит у вас завтра дело, вы меня из-за этих денег тем более прикончите, а если менты ловчее вас окажутся, то они меня вместе с вами в подвале угрохают...

– Ты говори, да не заговаривайся! – насупился горбун. – Если блатной украл у друга, его за это судит «правило воровское». А о деньгах потому разговор, что ты не блатной и мы тебе пока не верим –

– Папаша, дорогой, что же мне сделать, чтобы ты мне поверил? Самому, что ли, зарезаться? Или с Петровки справку принести, что я у них не служу?

Заерзали, зашуршали недовольно, и вдруг неожиданно громко засмеялся Левченко, и от смеха его я вздрогнул – уж маленько привык я сидеть на этой гранате с сорванной чекой, а она вдруг зашевелилась.

– Смешной парень! – сказал Левченко, повернулся к горбуну: – Ты, Карп, все правильно мерекуешь, нам сгодится этот тип, он парень шустрый и жох. И дух в нем есть живой. А дураков наших не слушай, ты правильно решил –

– Поучи жену щи варить! Не решил я еще ничего, – зло кинул ему горбун и повернулся ко мне. – А тебе, мужичок, я больше повторять не буду: пойдешь с нами и сиди засохни...

– Сколько же ты мне денег дашь, – спросил я с вызовом, – если Фокс завтра с тобой за этим столом сидеть будет?

Горбун подумал, пошевелил тонкими, змеистыми губами:

– Десять кусков –

Я встал из-за стола, подошел к нему, низко, до земли, поклонился:

– Спасибо тебе, палаша, за доброту твою, за щедрость. Значит, если я мент, – зарежете вы меня, а если всю вашу компанию спас я сегодня от гибели неминуемой, – насыплешь ты мне целых десять кусков. Двадцать бутылок водки смогу купить. Спасибо тебе, папаша, за доброту твою небывалую...

Не успел я еще разогнуться, как мелькнул удивительно быстро его валяный сапог в воздухе, и брызнули у меня искры из глаз, и боком завалился я на пол, размазывая по лицу хлынувшую из носа кровь. Привстал я на четвереньки, потом, качаясь, поднялся, и носило меня всего по воэдусям от волнения, выпитой водки и боли в лице –

– И еще раз тебе, папаша, спасибо за справедливость. И за ласку, что мне Фокс обещал –

А горбун беззвучно хохотал, разевая свою ужасную белую пасть с отвратителыцми пористыми зубами, и я видел, что силы в нем пока еще предостаточно. И остальные довольно ухмылялись, и Левченко смотрел на меня мрачно и грустно...

– Дал бы ты ему еще пару раз для ума, – посоветовала Аня, и глаза ее черные были сплошь залиты безумными страшными зрачками.

Кролик перебежал через комнату и, как кошка, попросился к горбуну на колени, умостился там и, шевеля длинными ушами, смотрел на меня с любопытством, и от этого белоснежного кролика, ластящегося к рукам мучителя и убийцы, от молчаливой глыбы непонятно откуда взявшегося здесь Левченко, от трясущихся тонких ноздрей Ани и слепых ее огромных зрачков, от серой рожи Чугунного, от пристального взгляда старухи Клаши и безмолвного жуткого смеха горбуна – от всего этого и от кровавой мути в моей голове показалось мне на миг, что ничего этого не происходит, что все это продолжение какого-то кошмарного сна, ужасной привидевшейся дури, что все они – небыль, выдумка, надо просто потрясти сильнее башкой, встряхнуться, вырваться из цепких объятий страшного сновидения, и все они, все это гнусное гнездовье, исчезнут бесследно, навсегда...

Но не стал я трясти башкой – они мне не привиделись, и кровь по моему лицу текла самая настоящая. Мамочка, мама моя дорогая, сколько же из меня по миру крови натекло! Мама, ты слышишь меня, мама?! Мамочка, я очень устал...

Не назначат тебе за меня пенсии, мама... Она ведь тебе и не нужна совсем – Тебя ведь уже четыре года нет... И я даже не знаю, где твоя могила-Мамочка! Неужели у них всех тоже были матери?..