– У тебя сейчас одно дело – живым уйти отсюда. И за это дело ты будешь стараться на совесть...
– Не буду, – сказал я тихо и дернул с силой гимнастерку на груди. – На, режь, сроду никому не был бобиком и перед тобой плясать не стану. Что вы меня мытарите? Что душу из меня рвете? Зарежем, задушим, убьем!.. Вы мне не верите – ваше право! Но вы меня на враках не словили, а я-то вижу уже: нет у вас людской совести и слова железного блатного нету! Мне что Фокс говорил? Так вы хоть за друга своего слово держите!
– Когда тебя на враках мы словим, поздно уже будет, – горестно кивнул горбатый, и мне показалось, что начал он колебаться.
– Ну, граждане дорогие, товарищи мазурики, подумайте головом своей сами, вы же не только лихостью проживаетесь, но и хитростью, наверное –
– Об чем же нам думать? – сказал Чугунная Рожа, глядя на меня с ненавистью.
– Ну, был бы я у ментов на откупе, и велели бы они мне бабке звонить Аню искать, так разве дали бы они мне к вам сюда свалиться? Там бы, на Банковском, похватали бы и ее и этих двух обормотов, а уж на Петровке-то по слабому ее женскому нутру выкачали бы из Ани распрекрасной и имена, и портреты ваши, и адреса. На кой же ляд им было вас мною манить? Понаехало бы их сюда два взвода, из автоматов раскрошили бы вас в мелкий винегрет, и всем делам вашим конец...
– Складно звонишь, да об одном забываешь: а не стала бы Аня на Петровке колоться? Что бы тогда уголовка делала?
– А им четверых, думаешь, мало? Вместе с Фоксом-то? А с шофером укоканным – пять! Почитай, половины этим вечером вы бы не досчитались. Это, значит, первое. А второе – не стала бы Аня колоться, говоришь? Может, и не стала. Только со мной сидели и не такие бобры – и тех в МУРе кололи...
– Свинья ты противная, – сказала мне душевно Аня, и НТЦ!" ее, синеватые от марафета, прыгали в страхе и злости. Я уже видел косяком глаза, как она к носу белую понюшку подносила, и глаза сразу маслились, темнели, слеза слепая подступала, и отключалась она в эти минуты от нас А потом снова выныривала, вот как сейчас: – Свинья ты противная –
Ладно, пускай. Неизвестно, доживу ли, увижу ли своими глазами, но одно-то я наверняка знаю: Жеглов тебе марафету не даст. Ты у него без «дури» попрыгаешь...
– Вопрос у меня к тебе имеется, – наклонился ко мне и кролика с колен спихнул горбун. – Зачем тебе деньги, что Фокс посулил?
– Как это зачем? Кому же деньги не нужны?
– Ну, что сделать с ними хотел? Пролить, с бабами прогулять, в карты проиграть, может, костюм справить?
– Это у вас деньги легкие, быстрые – вы их и можете с бабами прогуливать да в карты проигрывать. Мне для дела надобны деньги –
– Для какого?
– Рассуди сам. Живем мы у себя там, в Буграх, в чужой
избе. Я все амнистии дожидал, чтобы прописку в Москве вернули, а мне кукиш под нос. Значит, надо на новом месте обживаться. Мужиков в деревне мало, а я к тому же и на машине и на тракторе умею, руки у меня спорые, дадут мне, значит, какую-то избу. Но ведь покрыть ее надо? Венцы новые ставить, стеклить, печь перекладывать, сараюшку сладить – это же все матерьял, за все платить надо! Женился бы, корову купил, кабанчиков пару на откорм пустил. Да мало ли что сделать можно, когда в кармане копейка живая шевелится!..
– Любишь деньги, значит? – прищурился горбун.
– Люблю, – сказал я с вызовом. – Ты мне такого покажи, что деньги не любит. Их все любят...
– Вот завтра ты и пойдешь с нами за Фоксом, и если выяснится, что ты не мент, а честный блатной, дам я тебе денег, – твердо сказал горбун.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.