Медвежья шкура

Вот странность. Почему я, так много и в таких подробностях знавшая жизнь Евгения, об этой его жене ни разу ничего не слыхала?

Но постойте, ведь это значит, что Зоя, когда каждый день писала письма, утешая одинокого...

— В том-то и дело, — говорили мне, — бедная Анна Константиновна каждый день должна была видеть, как муж получает письма от какой-то женщины. Легко ли это?

А сама Зоя? Знала ли она, что ее письма приходят в дом, где, кроме Евгения, есть еще и такая подробность, как его жена? Ну а если не знала, сам-то Женя, как он мог допустить подобную жестокость?

И вот тут я принялась вспоминать. Женя пришел в редакцию со своими заботами и бедами, мы познакомились, потом переписывались, виделись, когда он приезжал в Москву. Поражало меня в нем разнообразие интересов: работа, книги, спорт, а это значит выносливость, тренировка, словом, истинно мужской характер. Привлекал меня его неуемный энтузиазм во всем, чем он занимался, будь то его непосредственная профессия или многочисленные высокоинтеллектуальные увлечения.

Женя рассказывал мне о своих делах — я верила, тем более что пришлось ему тогда худо. Да и трудно было не поверить, так искренен был он в своих радостях и печалях, но жизнь его проходила где-то далеко, и не было у меня случая наблюдать его в повседневности (зачастую именно повседневность и является проверкой). То, что Женя неважно сдал этот экзамен во время нашего похода, такого уж большого значения в конце концов не имело. Новая история оказалась куда серьезней.

Что же это за женщина, утаенная жена, откуда пришла и куда делась?

Мне рассказывают: врач, очень хороший специалист; несмотря на свой недавний приезд в город, пользовалась здесь уважением и авторитетом, больные ее любили.

Постойте, ведь Евгений и сам болел, желудочные кровотечения, от которых его спасал какой-то врач — уж не тот ли это врач?

Тот самый, отвечают мне. Чтобы не дать Жене погибнуть, эта женщина бросила свой южный город, больных, близких и переехала сюда, в Сибирь. Да, брак был законный, но не то чтобы счастливый. Видите ли, говорят мне, он, конечно, интеллигентней ее, это чувствовалось, она уступала ему в общей культуре.

Опять мы с вами перед проблемой интеллигентности, и необходимость разобраться в том, как же все произошло, становится уже настоятельной.

Анна Константиновна вечно была занята, вечно торопилась: то к больным, то домой, чтобы разогреть мужу обед или ужин. «Что же он у вас такой несамостоятельный, — говорили ей в шутку, — сам ужина разогреть не может?» Она только улыбалась. Когда Женя приезжал в Москву, он всегда был не только безукоризненно аккуратен, но даже наряден; какой все же он молодец, думала я: одинокий мужчина живет в глухомани, умеет «не спускать флага», так отлично держаться, есть в этом что-то от достоинства интеллигентного человека. И вот оказалось, что «не спускать флага» ему было нетрудно, рядом была женщина, которая заботилась о нем, — что, кстати, для нее было совсем непростым делом, если учесть, какова нынче нагрузка лечащего врача. Ей-то, этой женщине, конечно, было нелегко.

Да и вообще ей нелегко жилось. Друзья, родные, знакомые — все это далеко, из близких рядом только муж, а он... Нет, она никогда никому не жаловалась, говорят мне, терпела молча.

А что же ей приходилось терпеть? — спрашиваю.

Как вам это объяснить, отвечают, вроде бы и ничего, но в каждом его слове к ней слышалось какое-то барское презрение, высокомерие и даже некоторое, простите, нахальство.

Раньше бы я этому не поверила (такой интеллигентный парень — и вдруг нахальство!), но теперь после «шкуры» все шло уже по другому счету, и в нахальство я уже вполне могла поверить.

Как бы то ни было, они жили вместе, каждый занимался своим делом, все шло своим чередом, и вдруг...

Воспользовавшись тем, что Евгений уехал в командировку, Анна Константиновна за два дня уволилась, заказала контейнер, погрузила пожитки, достала билет и уехала к себе на юг.

Что случилось? Почему так внезапно? Почему в отсутствие мужа? И как это непохоже на нее — внезапно бросить больных? Вспоминают, на ней лица не было, когда она уезжала. И на нем, когда он вернулся из командировки, лица не было. «Предательница», — сказал он сквозь зубы.

Как уже говорилось, Анна Константиновна была человеком сдержанным, никогда никому не жаловалась, и ее поведение трудно было объяснить. Но один раз самообладание ей изменило, и только благодаря этому мы можем понять, что произошло.