Маршалы в отставку не уходят

– С ними не кончается. Насадим молоденьких – и снова поехали. Всхожее солнце окрасило стену дома цветом луковой шелухи, заиграло в стеклах

окон. Василий Андреич отер кепкой лоб, кивнул на зацветшую сливу, будто обрызганную розоватыми каплями молока.

– Видала невесту?

В голосе его было недовольство.

– Эх, кабы ей да лето! – легкомысленно вырвалось у Натальи. – Лето бы ей, Вася.

– Если бы да кабы, – вспылил Василий Андреич. – Заладила! Что-то не шибко на ней летом плодов было. Вовремя надо жить.

Раздраженность его была вызвана не разговором о сливе: его постоянно заботила судьба Татьяны. Наталья поняла мужа, поджала губы в покорной обиде. Василий Андреич покаянно спохватился.

— Ты бы, мать, поговорила с ней по-своему, по-бабски, – заговорил он просяще-тоскливо и проникновенно. – Двадцать девятый год девке – не шутка. Всякая бурьян-трава норовит семя высыпать да себе подобного родить... Эх!

— Да я ль не говорила: уж и так и эдак подъезжала. Все равно что твердокаменная. – Тон Натальи был полный согласия и сочувствия. – Одну, говорит, ученую степень одолела – к другой подступаю... Что, говорит, вам за охота глядеть, как я с детишками вниз покачусь.

— Поздно приехала? Спит, небось?

— Какой там! Бумагами обложилась, от машинки стрекотень на весь дом. Светку подняла ни свет ни заря: сон, говорит, дурак. Не смей, дескать, спать, когда экзамены на носу. А та, дуреха, около Таньки-то так и крутится. Заразит девчонку: сманит на свою дорожку.

Наталья даже всхлипнула и отерла косынкой глаза.

– Да-а... Вот ведь какие, а! – Василий Андреич не скрыл гордости. – Мы-то кто? А дети...

Наталья растерялась: такая переменчивость в настроении мужа сбивала ее с толку.

– Тогда не говорить с ней, что ли?

Василий Андреич помолчал, вспоминая свой разговор с Татьяной, сказал нетвердо:

– Пожалуй, не надо. Пустой разговор выйдет – время не то. А ты иди, готовь завтрак, а то подсасывает уж.

Василий Андреич, прищурившись, глядел поверх садов и крыш на Воронью сопку. Она стояла в долине – ровная, будто специально насыпанная и вся распланированная рядами виноградников. Мысленно углубившись на полкилометра под землю, он, может быть, и некстати подумал о том, что его забой находится как раз под сопкой. Интересно, что делает сейчас смена: берет уголь или крепит? Хорошо, если бы ему на начало смены пришлось бурить шпуры и взрывать – он любил начинать цикл с нуля. Василий Андреич думал о деле привычном, как дыхание, но ассоциативно вплеталась мысль о Татьяне. И терялся перед сложностью ее дела и загадочностью жизни.

Василий Андреич многое в жизни умел и знал, что предопределено было опытом его предков-крестьян. Он мог выстроить дом, вырастить сад, «угадать воду» и соорудить колодец. Он смог взять сына за руку и повести его по нехоженым подземным дорогам, чтобы передать ему тайну горного искусства, ибо никакая наука не может предсказать, как «поведет себя кровля», какое будет давление пород через метр или десять метров впереди. Он радовался тому, что сын его Михаил не молится покорно «горному богу», а разговаривает с ним на равных.

Где-то в пределах его понятия живут младшие дочери: Валентина – учительница, Светлана учится на строителя. Но вот Татьяна... взвилась, улетела и про жизнь земную, должно, позабыла. И если приезжает в родительский дом, то закрывается в своей комнате, и, так уж повелось, никто не смеет к ней заходить. С утра до ночи то стучит на машинке, то затихнет. А сядет обедать – кажется, дай ей вместо хлеба фанеры – будет жевать.