Проснулся Василий Андреич, как всегда, часа на два раньше всех. На подъем он был, сколько себя помнит, легким, и не было с ним такого, чтобы, подымаясь с постели, помечталось: «Эх, поспать бы еще!» Обычно тело еще удерживало остаток сна, но неторопливый ум Василия Андреича, не замечая этой тончайшей неги, уже перебирал все предстоящие дела, которые ему нужно сделать за день. Он почти не думал о сделанном год назад или вчера (что сделано, то сделано) и не спохватывался, сожалея: «Ах, дескать, не так нужно было делать, а эдак. Да, начать бы жить снова, все бы повернул по-иному».

Мера жизни у Василия Кряжева – это работа. И если спрашивал у него кто: как, мол, раньше-то он жил?

– Ничего, – отвечал, – поработал, – и вроде бы прислушается к далекому, возни кающему в теле чугунному гулу работающих мышц.

Пробовали как-то расторопные, много знающие люди выведать у Василия Кряжева его мечту. Какая-то девчушка, придерживая на ремне коробку, совала под нос Василию решетчатую железную култышечку микрофона и требовала:

– Вы уж скажите о своей мечте. Так мы от вас не уйдем.

Василий поворачивал каску крзырьком в сторону, чтобы не слепить светом людей – дело было в забое, – мучился, озираясь на напарника-корреспондента, кругленького, как колобок, мужика.

— Ну, ну, смелее, чего вы! – подбодрил его «колобок». – Мечта – крылья человека. Вы, я думаю, не бескрылый.

— Да уж это... возмечтаешься, бывает... – У Василия Андреича даже голос зазвенел. – Вот на лопату, покидай ею уголь...

Он совал лопату в руки журналисту. Тот улыбался, отводил лопату в сторону:

— Вы не поняли вопроса...

— Как не понять! – Василий Андреич, приподняв лопату, поворачивал ее то одной, то другой стороной. – Это же мечта! А просто сказать – лопата «Караганда». Свояк с Запада прислал. Она в руках-то что лист бумаги, и износу ей нет. А теперь вот местная. – Василий Андреич взял другую. – Колода! Раз в пять тяжелей и гнется, как репа.

— Что вы?! – замахал журналист ручонками-ластами. – «Караганда» – это желание. Вы путаете желание с мечтой, а она должна быть глобальной. Не думаю, чтобы вы не мечтали о рекорде. А? Как, угадал?! – Довольный своей проницательностью, он заулыбался.

— О рекорде не мечтал, – спокойно, не в тон ему сказал Василий Андреич. – Не спортсмен я, а рабочий. Работаю я уже давно, и еще потеть долго. Так что баловаться рекордами некогда.

Были и крылья. Помнится, родился у него первенец – Михаил, а перед глазами день и ночь еще трое неродившихся. И обличье их виделось ему в виде мальчишек-подростков. Лобастые такие мужички, белобрысые, всегда занятые делами: огород вскапывают или мастерят что под навесом у летней кухни.

Мечталось о сыновьях, а Наталья, жена ненаглядная, после Мишки Татьяну, Валентину да Светку как нарисовала.

Глядя иной раз на дочек, пугался и стыдился далекого своего нежелания их рождения. А сыновья нет-нет, бывало, да померещатся, но скатились годы, словно бусы с порвавшегося ожерелья. Шабаш,' Васька, кое-какие дела ты завершил в своей жизни, а дальше дело детей.

...В последние дни Василий Андреич плохо стал чувствовать свое тело. Вроде зачугунел весь. Слабости нет, напротив, вот, кажется, подними он сейчас руку и опусти ее на самодельный дубовый стол – и он, стол этот, рассыплется на куски. И сердце вроде не болит, но ему стало тяжко: будто не грудь покоит его, а на нем, на сердце, повисла вся тяжесть тела. И только в забое, разломавшись и хорошо пропотев, Василий Андреич забывал про сердце, а тело делалось податливым и послушным.

Этакое состояние немного припугнуло Василия Андреича и заставило призадуматься. Он плохо помнит, когда болел в детстве, кажется, животом маялся, объедался на огороде зеленью. Да вот бок в последнее время стал напоминать о себе: ноет, будто больной зуб.

Василий Андреич оделся, присел на кухне у стола, на минуту задумался, вслушиваясь в тишину дома. Через полчасика вскинется Наталья, а пока в сладости добирает она силы, растраченные в бесконечном колготном дне: «Дом не велик, а отдохнуть не велит».

Сперва, как через матовую роговицу, а потом в прояснении стало видеться ему далекое прошлое: улочка на берегу Иртыша, дерновые крыши, заваленные купавами черемух, уют навесиков, под которыми хорошо было укрываться от густых гроз, внезапно вывалившихся из темени степных ночей. А рядом, под одним кожушком, шестнадцатилетняя Натальюшка – близкая его тайна.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• …
• 13
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.