Впрочем, из казенного имущества к заключительному моменту у Игната Тимофеевича остаются только брезентовая сумка, черная суконная капелюха да бессловесная кобылка, которая тоже внакладе не бывает: пока Игнат Тимофеевич ревностно исполняет свои непосредственные служебные обязанности, ее и накормят, и напоят. Как-никак сами деньги на ней ездят. В глубине души старухи считают эти деньги дармовыми и даже состязаются втайне, кто больше проживет, а значит, и больше получит, выманит этих дармовых денег.

Когда они были в силе, когда еще работали в колхозе, в том числе и под водительством того же Игната Тимофеевича, он, Игнат, им не то что зарплату — таковой вообще не было, — а даже натуроплату выдавал не каждый год. Не то что пенсию: каждый месяц как часы. Жизнь пошла регулярная: чего ж не жить?

...И, думаете, с кем она так разговаривает? Сама с собой? С сыном? Да нет же, с домом.

Сама не заметила, как образовалась у нее такая привычка. Образовалась, возможно, оттого, что Ольга довольно часто и подолгу бывает в доме одна-одинешенька. Михаил, однажды случайно услыхавший ее разговор, улыбнулся: на тебя, может, наши старухи действуют? Они тут у нас все сами с собой разговаривают. Беседуют. Ольга тогда смутилась, стала горячо отнекиваться: ей вовсе не хочется, чтобы он ее в старухи записывал, она и так на три года старше его. Но привычка уже прилепилась.

Она разговаривает с домом, и дом отвечает ей, судя по тому, что время от времени Ольга протестующее машет головой: «Не-ет, я так не думаю. Мне кажется иначе».

В доме появилась полочка с книгами Чехова. Они подписались — помогла одна из старых Ольгиных подруг, работающая в райцентре в книжном магазине, — на его новое собрание сочинений. На обложке написано: «Собрание сочинений и писем». Но писем пока нет, идут сочинения. А Ольга почему-то ждет их с нетерпением, как будто это письма ей. Лично.

Вечерами, да и вообще в любое время, когда муж дома, Ольга не занимается домашними делами, которые поглощали бы ее полностью. Были бы только ее делами, отгораживали его от нее. Застили бы. Такие дела старается делать, когда его поблизости нет. Впрочем, нельзя сказать, что она их заранее старательно сортирует и распределяет. Каким бы срочным или сугубо женским оно, дело, ни было, а захватить, занять ее целиком не может, если рядом муж.

Вяжет, например, — крючком она вязала и раньше, в девичестве, а здесь у бабок научилась и спицами: готовит и мужу, и сыну, и будущей крохотуле двойные грубошерстные, незаменимые для здешних зим носки и варежки, а все равно то и дело отрывается от рукоделия. Взглянет на мужа: «Как тебе кажется: не слишком ли широко я взяла?» Или: «Тебе нравится?»

И хотя еще не было случая, чтоб Михаил сказал: «Не нравится», — она, ожидая ответа, каждый раз искренне тревожится: а вдруг не понравится? А он молодец. Не отмахивается от нее и не отделывается торопливо-равнодушным и, в общем-то, обидным, дежурным «нравится». Смотрит, меряет безотказно, и каждый раз находит, будто из-за пазухи вынимает, для нее шутливое и доброе слово. Например:

— Жаль, что я не женился на тебе до Афганистана. Это же не свитер, а пуленепробиваемый жилет.

«Крохотуле» вяжут носочки, и варежки из шерсти собаки Пальмы. Собачья шерсть и теплая, и мягкая, и легкая, как пух. Когда Ольга вычесывает ее, овчарка, которая обычно держится по отношению к хозяйке с некоторой отчужденностью, — старая, как старо все в Белой, она и в своих привязанностях, в своей ревности строптива, как все другие Бельские старухи, — само послушание. Мощно, до хруста вытягивается всем своим длинным и еще мускулистым туловищем. Словом, чувствует, для кого старается, и буквально из кожи вон лезет, выслуживаясь перед будущим — да что будущим, уже сейчас в доме, кажется, ему подчинены все и вся! — верховным божеством.

Михаил вечерами тоже без дела не сидит. Что-нибудь ладит в доме, мастерит, возится с сыном. Они борются, барахтаются, катаясь по полу, переворачивая весь дом кверху дном, устраивают кучу малу. Для последней было бы достаточно и их двоих, одинаково заводных и неистощимых. Но раньше они брали в компанию и Ольгу. А если учесть, что и силушкой, и азартом она не обделена, то немудрено, что иной раз и муж, и сын в два счета оказывались на лопатках. Она деловито распластывала их на полу, как будто половик на снегу выколачивала, они корчились от хохота, звали на подмогу Пальму, но та в подобных глупостях не участвовала: все-таки слишком долго прожила она на Востоке в сопредельном нам Афганистане, чтобы считать такое положение дел нормальным. Положение, когда женщина берет верх, женщина валтузит двоих мужчин, пускай даже одного и малолетнего, до тех пор, пока те в изнеможении не задерут, то есть, не вытянут по деревянному полу руки: «Сдаемся!» Пара костлявых, жилистых, рабочих — вот уж действительно пара — гнедых и двойняшка гибких, стеблевидных ручонок, у которых даже косточки молочной спелости. Но теперь ей такой возможности не дают: вот вам и реальная, сегодняшняя подчиненность всех и вся завтрашнему божеству.

«Раису», — как, наверно, по-мусульмански думает про себя овчарка Пальма. Ольга во время их кутерьмы чувствует себя обойденной.

Бывает и так: она занята делом, муж занят делом. И она не знает, с чем бы к нему, углубленному в свое мужское дело, подойти. Повод никак не придумает. Не придумывается. И тогда, не ломая понапрасну голову, она просто подходит к мужу и обвивает его руками за шею. Тот поднимет голову, отрываясь от своего занятия, и сын тоже поднимет голову, потому что он всегда всецело, с головой — вот он-то точно с головой — занят тем, чем занят в данную минуту отец, он отцу помогает, сопя от напряжения, причем если фактически в деле не участвует, не допущен, а только наблюдает за делом, то сопит еще пуще. И Пальма поднимет голову, потому что она в такие минуты, как, впрочем, во все другие, распростерта на полу наподобие магнитной стрелки: мордой к малышу.

Муж поднимает голову снисходительно. Сын поднимает голову с негодованием — опять отрывают от дела! Пальма поднимает голову с насмешкой.

А Ольга приникает подбородком, губами к русой, еще пахнущей липовым цветом (моет она его только детским мылом с липовым цветом, не признавая никаких новомодных шампуней) голове и говорит прямо в нее, в макушку:

— Соскучилась. Как тогда на пашне.

Окончание следует

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.