Липы

Ее зазывали, потчевали чаем, она в одночасье стала в Белой нарасхват.

Когда Ольга узнала, что Галина Васильевна Коптелова, одна из бельских старух, в войну, оказывается, работала в Ленинграде, в Институте растениеводства, что она, разнорабочая института, голодная, спасала вместе с учеными, профессурой от холода и голода вавиловский .фонд, что в Ленинграде ее помнят до сих пор, шлют ей семена и клубни — потому и палисадник ее полыхает все лето диковинными цветами, — узнавши все это, Ольга написала о Галине Васильевне заметку в районную газету «Светлый путь».

Это был ее первый опыт, тем не менее, заметку опубликовали под рубрикой «Интересные люди нашего района».

Потом Ольга написала об Андрее Ивановиче Сторожеве. Сейчас это ветхий старичок, которого даже на лавочку перед домом подремать на солнышке выводила под руку жена, тоже глубокая старуха, но сохранившая куда больше пороху, чем хозяин. А когда-то в войну Андрей Иванович Сторожев, передовик, стахановец, передал свои сбережения на выпуск танка для фронта. Танку присвоили имя. «Колхозник Сторожев» — значилось крупными белыми буквами на башне. И воевали на нем сразу трое колхозников Сторожевых, сыновья Андрея Ивановича. И воевали, и погибли, сгорели в одночасье, не сберегла-таки родительская броня. А танк, оказывается, восстановили, он до воевал — и за Сторожева, уже тогда пожилого человека, и за его сыновей, а после войны, когда уже был списан вчистую, танковый полк передал его белорусскому городку, в котором дислоцировался. И танк водрузили на постамент у въезда в городок. Об этом была напечатана крохотная заметка в «Правде». «Колхозник Сторожев» на пьедестале» — так называлась заметка. Выходит, надпись не стирали все эти годы, и танк, получается, навсегда принял эту фамилию, тоже вроде бы стал и братом, и сыном.

То был год сорокалетия Победы, и Ольга выхлопотала в колхозе поездку для своих учеников — в составе трех человек — на летних каникулах в тот белорусский городок. Пригласили с собой и старуху Сторожеву. Сама Ольга ехала за свои деньги. Детям, благо билеты за полцены, поездку согласился оплатить председатель колхоза. И, еще только ведя переговоры с Ефросиньей Карловной Сторожевой, Ольга снова подъехала к председателю: мол, надо выдать бабуле «командировочные». Тот поначалу ни в какую: ни дед, ни бабка в колхозе давно не работают.

И тогда Ольга срезала его, задерганного, злого — колхоз никак не мог выйти из посевной, — одним-единственным вопросом: как он думает, сколько стоит танк? Председатель, сам, к слову, из трактористов, служивший когда-то в танковых частях, сначала выпучил глаза, а потом рассмеялся:

— Ты права. Без вас вода не посвятится, и черта лысого купил бы дед танк, не будь на то старухиной санкции...

Сообщение о том, что расходы по ее поездке колхоз берет на себя, прибавило решимости старухе Сторожевой. Дед же вместе с десятком кур был препоручен соседям и получил строжайший наказ не умирать самостоятельно. Дождаться...

Потом написала о замечательных корзинах, которые плетет для всей округи Василий Гаврилович Ионов. И все эти заметки шли под одной и той же рубрикой. И получалось, что «интересные люди района» чуть ли не все скопом проживают в Белой. Или так: что в Белой проживают только «интересные люди». Да, в общем-то, думаю, бельчане и сами с интересом узнавали, какие они, оказывается, замечательные. Интересные. Это Ольга знакомилась с ними, а выходило, будто они, свековавшие бок о бок, по новой узнавали друг друга. Знакомились. А то и с самим собой, подзабытым за долгие годы.

И вот однажды явилась к ней в гости Степанида Ефремовна Подсвирова, самолично. Всю Белую из конца в конец преодолела. Дело было после полудня, Ольга одна возилась по дому. Удивилась, увидев, что в калитку к ней входит Степанида Подсвирова. Но виду не подала. Встретила во дворе, повела 8 дом. На их крутой лестнице бабка пару раз останавливалась, переводила дыхание, Опираясь на Ольгу, стучала палкой в дубовые ступени и хрипло приговаривала:

— Постоит ишо. Постоит...

Они уже больше часу сидели с бабкой в комнате, и оладьев с клубничным вареньем отведали, и чайком вдосталь попотчевались, а Ольга все никак не могла сообразить, зачем это долгожительница к ней пожаловала. Не сообразила и тогда, когда Степанида, разомлев от оладьев и чая, сдвинув с головы на шею легкую белую косынку (прежде чем сдвинуть, чопорно поинтересовалась, нет ли дома Ольгиного мужа — что и без того было очевидно, — и обнажила седую, с неожиданно густыми волосами голову только после заверений, что никаких мужчин за исключением разве что малолетнего сына поблизости нет), спросила:

— А знаешь ли ты, дева, что в твоем доме бывал Чохов?

Дочкой ее тут звали. Невесткой тоже. Но вот девой?

Надо иметь богатую фантазию, чтобы сейчас, здесь называть ее девой. А впрочем, «дева Ольга». Идет, «личит», как еще говорят здесь, в Белой, когда хотят сказать, что тот или иной наряд кому-то к лицу, — хотя какие в Белой наряды: старушечья юбка да кофта — вот и весь наряд. Была же, есть дева Мария...

— Какой Чохов?

— Какой, какой! А ишо учительница. Антон Чохов, не знаешь, что ли?

— Антон Павлович Чехов? — изумилась Ольга. — Бывал в этом доме?

Старуха была явно удовлетворена произведенным впечатлением. Не торопясь, налила еще чайку из чашки в блюдечко, подняла блюдце в корявых и как бы обугленных пальцах. Старая - старая, а пальцы вовсе не дрожат, твердо делают свое дело. Отпила, поставила блюдечко перед собой.

— А кто же, он, Чохов, — все-таки старая никак не могла признать, что произносит фамилию неправильно, — и бывал. Наезжал к нашему барину и каждый раз заходил и в этот дом. Тут же купец Лындин жил, село-то было большое, торговое. Третьей гильдии и все-таки купец. Скобяные товары, деготь, сбруя, хомуты. Лавка была на первом этаже, а тут, на втором, жилые комнаты. Чохов зайдет в лавку, хозяин — а торговал он сам, один — обрадуется и давай его в комнаты, на второй этаж звать. А Чохов говорит: «Не торопись, Андрей Спиридоныч, дай подышать, детством пахнет. А за воздух я тебе заплачу». У купца с купчихой детей не было, так они меня вроде как в детки взяли, куда отцу с матерью было четверых по такой голодухе прокормить, я и крутилась завсегда в лавке, под рукой. Так вот Чохов скажет: «Я тебе за воздух заплачу» — и сунет мне в карман монетку. Серебряную! Медь никогда не давал. Сунет и еще по голове погладит: мол, надо же, какого замечательного приказчика ты себе завел, Андрей Спиридоныч. Потом поднимутся чай пить и меня позовут. Держала меня купчиха чисто, я вроде, как и не деревенская была.