Липы

По этой причине реставрационные работы тоже затягивались. И никто из сторон — ни молокососы, ни Степанида Подсвирова — не хотел умирать, не дождавшись их завершения, которое каждая сторона мыслила как свое полное и единоличное торжество. Так в Белой, помимо пенсии, появился еще один стимул продолжительности жизни.

Денег бы, может, и хватило, не отколи Ольга еще одну штуку. Поехала в Город и в магазине «Культтовары» купила бюст Антона Павловича Чехова. Вообще-то она не раз уже наведывалась в магазин, но впустую. Никак не могла наткнуться на Антона Павловича. Александр Сергеевич был, Лев Николаевич попадался и даже Алексей Николаевич наличествовал, а вот Антона Павловича не завозили. И вдруг в один из приездов заходит в «Культтовары» и видит — Антон Павлович. — 426 рублей 82 копейки.

— По безналичному? — переспросила у нее заведующая секцией.

— Нет, — смутилась Ольга.

Заведующая внимательно посмотрела на нее.

В общем, упаковали, укутали ей Антона Павловича и даже до такси помогли донести. Видно, не каждый день покупали в «Культтоварах» гипсовые бюсты великих писателей более чем в натуральную величину!

Но наличных у Ольги оставалось только на то, чтобы таксист вывез ее на окраину Города. 435 рублей — вся наличность, с которой она неоднократно ездила в Город якобы в поисках импортной искусственной шубы. «Нашла?» — спрашивал ее после каждой поездки Михаил. «Не-а!» — легко отвечала она. Можно было, конечно, уговорить таксиста, чтобы он-таки довез их с Антон Павловичем до Белой, и уж там расплатиться с ним. Но Ольге доподлинно известно, что в доме ни копья, — сама все выгребла, ибо уже имела представление, сколько может стоить давно искомая ею вещь, потому что ровно столько же стоил и бюст Льва Николаевича, который она неоднократно видела в «Культтоварах». А по соседям бегать уже поздно, да и народ в Белой не так легко расстается с денежкой, чтобы с бухты-барахты взять и занять их кому-то.

А главное: таксист заломил такую цену, что Ольга сразу же забарабанила ему кулаками в спину: останавливай! Высаживаемся. Видно, и его, таксиста, бюст вверг в заблуждение. Вот тебе и наметанный глаз. Высадились они с Антон Павловичем на обочине и дальше добирались методом голосования.

Покупка у Ольги тяжелая, килограммов сорок чистого весу. В кабину поднять, потом на землю снять... Другая б, может, и сплоховала. Другая б, может, и оставила покупку в райцентре у отца с матерью с тем, чтобы муж назавтра сам забрал ее. Другая б, но не Ольга. «Что это у тебя — стиральная машина?» — спросил у нее на каком-то этапе — а добираться до райцентра пришлось перебежками — шофер «КамАЗа», когда она взгромоздилась к нему в кабину вместе со своей поклажей, которую каждый раз устраивала только рядом с собою, только в кабине, а не в кузове.

— Ага! — махнула она головой. — По блату достала.

В общем, и «КамАЗ», и «ГАЗ-53», и колесный трактор, а последний этап — от деревни Ивантеевка до Белой — Ольга преодолевала на кобыле Игната Тимофеевича. Игнат Тимофеевич в этот день обслуживал другую деревню, видимо, не столь бесперспективную, как Белая, и потому менее хлебосольную, и вовсе не собирался на ночь, глядя к бельчанам. Ехал в противоположном направлении, в Ивантеевку, домой. А Ольга со своим картонным коробом стояла на повороте. Темнело. Особых надежд уехать уже не было, пешком с такой ношей не добраться, но и оставить ее на дороге невозможно. Хорошо, что Игнат Тимофеевич сжалился над нею, поворотип кобылку в Белую.

Надо сказать, поворот был совершен без особых колебаний: у Игната Тимофеевича обнаружился вполне благородный повод пройтись огнем и мечом по бельским алкогольным заначкам.

В Белую въезжали затемно, и Ольга думала о том, как же хорошо, что ей встретился Игнат Тимофеевич. Хорошо еще и потому, что благодаря этой встрече Антон Павлович после долгого перерыва появляется в Белой самым натуральным образом. Так же, как он въезжал в нее и много-много лет назад на кобылке.

Опустим объяснение Ольги с мужем — оно не доставило ей особых хлопот, особенно если учесть, что тут же, рядом, находились еще и Игнат Тимофеевич, и его кобылка и надо было должным образом позаботиться о них. Да он никогда и не требовал от нее отчета, тем более в сфере, в которой заведомо признавал ее приоритет.

В общем, сидели они за полночь, ужинали, пили чай. Ольга выставила мужикам заначку, сын, соскучившись по матери, спал у нее на руках — хитрый-таки народец: только поднесешь его к кроватке, он тут же открывает глазенки, просыпается, словно споткнувшись во сне обо что-то, а на руках, несмотря на свет настольной лампы, на разговор вокруг, дрыхнет без спотыкачки. Кобылка Игната Тимофеевича, уткнувшись мордой в задок телеги, куда ей подсыпали пшеницы за полным отсутствием и в доме, и в колхозных севооборотах овса, вздыхала за окном ну точно как корова. Бюст рафинадно белел посреди стола, — существовала опасность, что никакая другая мебель в доме его не выдержит, — и Игнат Тимофеевич под конец неоднократно порывался чокнуться со своим недавним пассажиром.

А на следующий день Ольга, получив разрешение в сельсовете, объявила по деревне, что через воскресенье состоится открытие памятника Чехову.

Ольга давно уже думала, где установить памятник. Возле дома? Неудобно. Вроде как принадлежность их двора. Будто они с Михаилом присвоили право и на памятник, и на память. А память не может быть присвоенной. Память должна быть общей, считала Ольга. И после долгих размышлений, выбрала вот какое место: перед школой. Перед школой, а значит, и перед фельдшерским пунктом, что тоже очень кстати. Ведь по профессии Чехов — врач и даже в Белой, на отдыхе, говорят, принимал в барской усадьбе приболевших крестьян.

Перед школой. Перед фельдшерским пунктом. А в общем-то, если уж быть совсем откровенной, то ведь и перед ее глазами тоже. Как и всякая женщина, в душе она, хоть и сама себе в этом не признается, не настолько бескорыстна, чтобы вот так, за здорово живешь, «с концами», как еще говорят в Белой, взять и отдать в общее пользование свое кровное. Не-ет. Помимо того, что она все-таки женщина, а точнее сверх того, она ведь еще и бельская женщина. А бельская — ей, как правило, кроме как на самоё себя, рассчитывать не на кого, и копеечку свою она держит под уздцы. Коня на скаку остановит...

Бельская, может, потому всякий раз так и радуется появлению Игната Тимофеевича, что вовсе не считает ежемесячную выдачу пенсии железной закономерностью. Скорее счастливая случайность. В душе она, пожалуй, даже удивляется простоватости государства, которое так, почем зря, пуляет денежку. И Ольге спокойнее, если ее приобретение у нее на глазах.

Ведет урок, ходит от парты к парте, а стоит чуть-чуть скосить глаза — и вот он, за окном, белеет на фоне черных, корявых липовых стволов. Стволов, которые, наверное, еще помнят его живого.