Липы

Корысть? Тщеславие? Да нет, ей и впрямь спокойнее. Увереннее. Когда в любую непогоду — и на дворе, и на душе — там, между сумрачными вековыми стволами, светит. И спокойнее, и осмысленнее, что ли.

Вот ведь сколько всего сошлось под этой крышей: и школа с детворой, в том числе и с ее собственным сыном, и фельдшерский пункт — фельдшера нет, а старухи идут, и Ольге поневоле приходится если не лечить, то выслушивать их, и старухам кажется, что уже от этого им полегчало. И памятник. Иногда Ольга и сама себя ощущает такой вот крышей. Распростерлась над Белой и держится неизвестно на чем.

Пришлось Михаилу с дедами сооружать напротив школы постамент для памятника. Сначала хотели сложить из жженого кирпича, оштукатурить, зацементировать. Но председатель колхоза, до которого тоже дошел слух о памятнике, сказал, что кирпич — это «колхоз-малхоз». Что тут нужен бетон. И взялся раздобыть его. И раздобыл. И закипела напротив школы работа. Вельские долгожители опять оказались при деле. Была сооружена опалубка, замешен раствор...

Словом, стоило Ольге чуть-чуть скосить глаза, и она видела изляпанную, крепко загоревшую — это даже не загар, а прямо-таки тавро, вынесенное еще из Афганистана, — спину, которую вечером ей надлежало скоблить и драить с тем, чтобы еще позже, уже во сне, уже почти бессознательно, теми же ладонями нежно ворожить над нею, как бы залечивая, задышивая, замаливая свою же недавнюю праческую ретивость.

Председатель, и сам вдохновленный Ольгиной идеей, кроме бетона, раздобыл еще и работника, освободив его на три дня от полевых работ.

Михаил — он и есть этот освобожденный работник. А кого еще мог освободить председатель, коли он, Михаил, тут единственный? В поле его подменили механизатором из другой деревни, а вот постамент, согласился председатель, все же должен ставить свой, бельский человек.

Остальная рабочая сила на стройке была исключительно добровольной. Она же в основном и кипела. Кипела, дымила, иногда даже матюкалась беззлобно, словно кур, отгоняя старух от стройплощадки.

Не стой под стрелой!

Тем временем Ольга послала телеграммы в Город, в местное отделение Союза писателей, и в райком и райисполком. Мол, так и так, в деревне Белой Константиновского района такого-то числа состоится открытие памятника неоднократно бывавшему в ней Антону Павловичу Чехову. Милости просим.

Строго говоря, Чехов был в деревне дважды. Это Ольга уточнила и по книжке, которую ей. подарила Степанида Подсвирова. (Первый раз Степанида книжку не принесла, не доверила, а потом все-таки подарила, точнее, передала на дальнейшее хранение: все-таки не ровен час, сказала, годы мои не девичьи, и поджала губы...) Но писать «дважды» как-то несолидно. Вот «неоднократно» — совсем другое дело. Солидно. Убедительно. Можно было, конечно, обойтись и без телеграмм, просто позвонить по телефону. Но Ольга послала телеграммы. Официальнее. Солиднее.

Были люди и из области, и из района, хотя последний все-таки учинил председателю изрядную головомойку — за партизанщину в культурной политике. И зажигательные речи были, и «чеховские сценки», разыгрываемые прямо на улице, перед памятником, под липами. Сценки, которые Ольга подготовила со своими учениками и в которых каждому артисту, в том числе и ей самой, пришлось играть сразу несколько ролей. Из-за малочисленности труппы. И пламенные обещания перед лицом Антона Павловича дружными, совместными усилиями сделать Белую еще одной литературной святыней на карте Волжского края.

Обещания, которые Ольга, стоя в сторонке, хладнокровно заносила в тетрадочку и по следам которых двинулась буквально через день, пока клявшиеся не позабыли их.

Как там насчет дороги?

Как там насчет сетевого газа?

Теперь уже она действовала не только от имени бельских стариков и старух, но и от имени — имени-отчества — Антона Павловича тоже. Живые люди не всегда самый веский аргумент. Да и такие ли уж они живые, бельские? А вот вкупе с Антоном Павловичем как-то потяжелела, поважнела, поживела Белая. Уже неудобно выставить ее в лице депутата Белошейкиной вон...

Из рассказов, аккуратно записанных Ольгой в амбарную книгу, выходило, что Чехов однажды был ни много ни мало, а прямо-таки спасен вельскими мужиками. Ушел в одиночку из барского дома поохотиться, но вскоре поднялась пурга, и он заблудился. Кружит-кружит ночью вокруг деревни, а выйти на Белую не может. Барин, почуяв неладное, поднял мужиков и айда с ними в луга. Отыскали гостя под стогом. Принялись его тормошить, а он открывает глаза и улыбается: «А я и знал, что вы меня найдете. Выручите...»

А теперь, выходит, Антон Павлович выручал Белую. Нашел! Может, Ольга и злоупотребляла несколько его именем, но она думала так: будет Белая — будет и память.

И есть ведь еще один, самый близкий ей человек, ради которого она старается, хотя имени его в отличие от имен старух, от имени Антона Павловича ни в одном кабинете не произносит...

В одном она ошиблась: гипсовые фигуры под открытым небом недолговечны. Пришлось для начала покрыть гипс белой масляной краской. Но вообще-то Ольга уже отыскала в Городе скульптора, который взялся вырубить памятник из гранита. Настоящий. Крепкий. Чудной такой скульптор. Приехал в Белую, походил, посмотрел, пожил два дня у Белошейкиных. А уезжая, сказал, что памятник вырубит бесплатно.

И что ж: памятник будет, а людей вокруг — ни души?