Вдруг им делается не страшно и не стыдно. Вдруг понятия, которые на протяжении долгих лет казались нам классово чуждыми, вползают в нашу жизнь и надежно окапываются.

Возле моего парадного малый в кожаном пальто бил ногами стекла будки телефона-автомата. Он что-то ревел в прижатую к уху трубку — сопливо ревел, обиженно — и орудовал сапогами, и по всему переулку шел звон.

— Ты ошалел? — спросил я, рискуя получить по челюсти.

— Нет, мужик, ты меня пойми, — с неожиданной искренностью пожаловался он, — она меня вытурила, так? В шею, так? А я где работаю — я в автосервисе работаю. Я богатый, понял, нет, я стольник в день домой волоку, тык-в-тык ей отдаю, не пропиваю. Ну, выпил, бывает. Так она что? Она — в шею. А где она такого найдет, чтобы стольник в день? Я-то свистну, и набегут, а она куда денется?

Он был богат, понимаете ли, этот купчина в кожане, богат и славен. И изумлен. Как это женщина, жена, пренебрегает тем, на что другие слетятся, если он свистнет?

...Я встретил знакомую на Калининском проспекте. Недавняя скромная служащая нотариальной конторы, она была роскошна в дубленке с гусарскими бранденбурами, с арканом жемчугов на шее. Она потащила меня в бар: «Я угощаю». Что с ней произошло? Ничего особенного — сменила место работы. Она билетерша на аттракционах в парке. Все так элементарно, даже глупо: она не надрывает билетики, а отбирает их и возвращает кассирше. Это дает ей как минимум пятьдесят «рэ» в день. Их компания, они даже забывают, когда у них зарплата. Шеф об одном предупредил: заработанное в город самим не выносить. Она передает деньги дочке. Видел бы я девочку, ее наряды! В общем, богатая наследница.

Моя знакомая попала за решетку.

Куда девался автосервисный купчина, не знаю, может, туда же.

Я о другом.

И он, и она не стеснялись своих источников доходов. Взгляды окружающих — да и мой, каюсь, взгляд — не преисполнялись гнева, убийственного негодования, когда мы узнавали об этих источниках. Они, похоже, были нормальными индивидами нормальной действительности. Только лишь богатеями. Словцо-то чуждое, богатеев деды к стенке ставили.

А я — что же, примирился?

Тогда спекулянты — те вообще невинные агнцы? «Купил у спикуля». «Сегодня прибегала спекулянтка, показывала чудные курточки, и есть твой размер, я попросила подождать с деньгами». Они пасутся на предприятиях, в учреждениях, в НИИ, в вузах, даже в школах, говорят, теперь пасутся...

Самый молодой, 25-летний оперуполномоченный того отдела ОБХСС Москвы, который занимается проблемами спекуляции, Сергей Соколов говорит: «Когда-то слово «спекулянт» было равносильно слову «убийца». Он отнимал у людей последние куски, последнюю одежду. В войну за это расстреливали. А теперь, когда денег много, никто не голодает, потребности выросли, главная опасность, которую сеет спекулянт, — это моральное перерождение личности. И целого круга лиц». Сергей Соколов — человек убежденный.

— Как я к ним отношусь? — Начальник отдела, подполковник милиции Владимир Васильев кладет ладонь на угол своего письменного стола. — Здесь лежали пинетки. Вот такие маленькие, в палец. Спекулянты получали с них прибыль в триста процентов. Государство, исходя из гуманных, человеколюбивых принципов, устанавливает очень небольшую цену на детские вещи. Поэтому ими выгодно спекулировать — вот какое кощунство.

...Как я к ним отношусь? — Подполковник возвращается к вопросу. — Одних я ненавижу. И испытываю радость оттого, что они отправятся в места лишения свободы. Других я жалею. Мы их не уберегли. Допустим, женщина ищет себе сапоги. Купила с рук возле магазина. Переплатила — это крепкий удар по ее карману. По бюджету семьи. Через некоторое время шла мимо этого же магазина, а там «выбросили» такие же сапоги. Купила. И сама решила перепродать. Сумма, полученная ею, равна ее месячной зарплате. С этого порой и начинается.

Передо мной подлинное письмо, пересланное из камеры спекулянткой по прозвищу «Медичка». По профессии она медицинская сестра, замужем, муж — пьяница, старуха мать, маленький ребенок.

«Что приобрела? Позор. На работе позор, дома позор... Имела много хороших подруг, многие отшатнулись, а если я с годами их не меняла, то теперь заводить поздно. Надеялась, что все это не случится. Думала, что еще немного, и брошу, а очутилась здесь. Все это как нелепый сон и кошмар. Видно, человеку действительно нужны такие условия — именно здесь я поняла всю глубину своей вины. Тюрьма, изолятор временного содержания — таких слов в моем лексиконе могло и не быть. Именно здесь происходит переоценка ценностей. Есть много радостей на свете. Только теперь понимаешь истинный смысл изречения «это сладкое слово свобода». Сейчас бы я много отдала только за то, чтобы просто пройти по улице, подышать, посмотреть на природу. А все из-за лишней тряпки... Я не потеряла совесть, и угрызения мучат меня ежеминутно. Я гоню все мысли о доме, иначе я не вынесу. Здесь нечем заняться — сплошное самоедство. Винить некого — во всем виновата сама. На работу я уже не вернусь, так как стыдно смотреть людям в глаза: «Все тебя считали человеком, а ты спекулянтка». В этой яме я сама опустилась на дно. И никто меня в эту яму не тащил...»

Ну, это лишь одна категория многослойной и многоликой спекулянтской массы. В массе же с течением времени — порой с таким быстрым течением! — происходит выворачивание психики наизнанку. Васильев говорит мне, что порой в глазах тех, кого под конвоем доставляют в его кабинет, он читает: «Раз ты здесь сидишь, ты берешь взятки, а если суметь предложить, но ты не возьмешь, значит: надо больше дать».

Эти, может быть, и безнадежны. Этих ни ИВС, ни тюрьма не перевоспитают. «Они больные, — говорит старший оперуполномоченный Николай Климкин. — Что с ними делать — больные. Вы представьте, она сегодня вышла, понимаете, только сегодня. А завтра она уже опять там стоит».

В голосе Николая Климкина, человека. пышущего здоровьем, кровь с молоком, нескрываемая брезгливость.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.