Но перемены происходят на глазах. Народ уже бьется в очередях за наиотечественнейшими сверхмоднейшими рубашками. Полагаю, и они станут (если уже не стали) объектами перепродажи.

Объектами служат и традиционно наши пищевые продукты. И плоды духовной культуры вроде сборников фантастики, отпечатанных в Первой образцовой типографии.

Тезис о том, что спекулянт бьет нас тем, что недоглядела, недопроизвела наша индустрия, похоже, критики уже почти не выдерживает.

Хотя сегодня он маневренней, гибче. Промышленность напоминает мне нынче электровоз, спекулянт — зайца. Электровоз, несомненно, догонит зайца и подомнет под себя. Но при одном условии. Если тот будет бежать по рельсам.

Теперь второй вопрос — по поводу материального достатка. Конечно, он растет. Но что-то я не представляю, чтобы рядовой советский рабочий или служащий мог нынче купить жене сапоги за двести, с двойной наценкой, завтра — ондатровую шапку за четыреста (опять же с двойной) и с нею же, послезавтра, дубленку за две тысячи. Если, конечно, у него нет мандариновой рощи на приусадебном участке. Если не подрабатывает он в качестве барабанщика в каком-нибудь ВИА «Сорвиголовы».

Закон о нетрудовых доходах позволит во всем этом разобраться. Но есть же все-таки клиент у спекулянта. Как не быть, если спрос рождает предложение.

Процитирую Алексея Толстого:

«...Пришли ли эти люди для торга или как разведчики приглядеться, не пора ли окружать обозами город, пожравший в книжном безумии царя, и господ, и купцов, и теперь свирепо отталкивающий мешок с хлебом, куль картошки, телячью тушку из рук «кормильца-мужичка»? Дело ясное — торопиться некуда, чему созреть — созреет, само упадет в руки... А покуда за стакан мучки, за шапку картошки мешочники привозили домой граммофоны, зеркала, двуспальные кровати, всякие барские пустяки... Деревенские кулаки ждали этого часа долго и желали теперь многого. Один из мужиков окликнул Бистрема:

— Гражданин!.. (Бойко вскочил и пальцем зацепил за часовую цепочку на пиджаке Бистрема.) Почем?

— Я не продаю.

— А то хозяйка кое-что на дорогу мне завернула, уступил бы...

Из-под мышки взял сверток в тряпице, сокрушась о явной потере, осторожно развернул — четверть краюхи хорошего хлеба, два каленых яйца, луковица.

— Постой, а может, часы продашь?.. Тут у меня (понизив голос) на одной квартире поросенок полугодовалый...

Не отвечая, Бистрем пошел прочь. Мужик — за ним. Уговаривая, схватил за плечо. Бистрем — с гневом:

— Послушайте, вы пользуетесь моим голодом, вы дурной человек, вы спекулянт...»

Этой сценой в голодном Петрограде, ощетиненном штыками против Юденича, Толстой подчеркнул классовый характер спекуляции.

Таков ли он ныне?

Кто все-таки клиент ловкого перекупщика, кулацкого последыша, несмотря на диаметрально иное обличье?

Очевидно — это мои предположения, не возражаю, если меня поправят, — такой же хапуга. Казнокрад, для которого престижно иметь «фирмовый вид от и до».

Но мне видится и школьник, умоливший, вытрясший карманы родителей.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.