Критерий счастья

Шли дни, недели, а где-то там, внутри нее, совершенно непонятным образом строился по клеточкам, как дом по кирпичикам, новый человек.

Последние дни Верка ночевала у нее. Когда все началось, Верка страшно засуетилась, бесцельно закружила по комнате, как щенок за своим хвостом. Нелька, придерживая живот, пошла вызывать «Скорую». Когда машина, прочертив сонную улицу кометой своей мигалки, подъехала к подъезду. Нельку проводили до дверей молчаливая уборщица Галя и Антонина Андреевна.

– Крепись, Нелечка, миссия женщины высока и прекрасна, – сказала она и пообещала: – Мы вам что-нибудь вкусное испечем.

Из своей комнаты, на ходу натягивая свитер, заторопился шофер Дмитриев:

– Зачем врачей беспокоила, мы уж тебя сами доставим.

Схватки делались все сильнее, будто внутри ухал колокол с колокольни Ивана Великого. Дура, а еще боялась, что не поймет, когда роды начнутся!

В роддоме, как и везде, принимали по очереди. Верка выбрала местечко и усадила рядом злую и несчастную Нельку. Тут снова открылась входная дверь, и в приемный покой почти вплыла на руках родственников черненькая худая девушка с бледным, застывшим лицом. Родственники вихрем крутились вокруг нее. «Ишь, цаца!» – подумала Нелька зло. Во время схваток у «цацы» родственники морщились ужасно, будто рожали все хором, а в перерывах горячо обсуждали, какие лакомства можно будет правдами и неправдами переправить роженице. Снова схватывало, и они висли на тоненькой девице, словно на разбушевавшемся силаче.

Подошла Нелькина очередь – снова закрылась дверь еще за одной роженицей, отделившая ее от обычной жизни: через пять минут вынесли ее одежду.

И Нелька подумала, что хорошо бы, наверное, умереть от родов – так все проблемы сами собой и решатся...

От родственников чернявой «цацы» отделилась толстая дама со взбитой ярко-белой прической, будто на голову ей водрузили торт «безе», и подошла к Нельке.

– Голубушка, может, вы нас пропустите, смотрите, как наша деточка мучается. А вы такая крепкая, самостоятельная...

Нелькина злоба на себя и весь мир нарастала вместе с болью. Она молча отвернулась от дамы, встала и подошла вплотную к родильному сезаму. Родственники сокрушенно забормотали что-то.

«А, чтоб вы скисли!» – подумала Нелька.

Сезам открылся, и нянечка выдала Нельке тапки.

Нелька улеглась на свободную кровать. Пришли врачи и велели забрать женщину у окна в операционную. Ворчливая нянечка быстро перестелила белье, и кровать снова превратилась в островок боли – привели оторванную от родственников «цацу». Она молчала, только вскидывала худые руки, будто пыталась взлететь птица с переломанными крыльями.

И вдруг Нельку схватила, смяла, закрутила в диком танце бешеная боль. Она кидала Нельку из стороны в сторону, и не было пути назад, не было спасения, не было лекарства, не было конца. «Ах, мамочки, что ж я с собой сделала, что сделала!» – моргала Нелька сухими глазами в секунды редких передышек. Слез не было, они не успевали показаться, боль сминала все, и хотелось не чувствовать, не существовать, провалиться в бездонную яму небытия, только бы не страдать так сильно. Мыслей не было. Были только раненые чувства.

– Не надо, девочка, не надо так кричать, – сказал над ней незнакомый теплый голос, и Нелька удивилась: разве она кричала? – Сейчас тебя посмотрим... А. ну скоро мамой будешь, рожать поедем. Давайте, девочки, ее на каталку.

Родильный блок был небольшим и уютным. Все белое, стеклянное и прозрачное, и Нельке показалось, что это аквариум и плавают они все здесь неспешно, как рыбы.

Нельке сделали какой-то укол – иголка вошла в кожу вольно и гладко, и Нелька даже не заметила такой малой, несущественной боли.

– Ну, барышня, а теперь тужься, – строго сказала ей женщина в голубом халате и кожаном фартуке. – И выполняй все мои приказания, иначе будешь плохо рожать...